Мемуары

Я отвечала ему очень дерзко. Только что он ушел и я успела окончить свой туалет, как мне доложили о приходе адъютанта, господина Пассека²⁴⁾, губернатора города и нашего дальнего родственника. Он приглашал меня обедать к себе в деревню, в пяти-шести верстах от города, и прислал за мной свой экипаж. Я согласилась. Золоченая двухместная карета, с пятью стеклами, запряженная четырьмя серыми лошадьми, с двумя форейторами по-английски, дожидалась меня. Я ехала через .весь город с большим шумом; евреи, узнав карету губернатора, становились» на колени; я раскланивалась направо и налево, очень забавляясь этим фарсом. Приехав во дворец, я была там чудесно принята; мне показали прекрасный сад, прелестные виды, предложили очень хороший обед, после которого я сыграла партию в шахматы с господином, которого я в первый раз видела; потом я простилась с хозяином и вернулась к своему экипажу, чтобы ехать дальше.

На следующий день после моего отъезда из Могилева я получила огромный пакет на почтовой станции, где я остановилась. Я была в восхищении, думая, что это от матери, но моя радость превратилась в удивление, когда я увидела послание в стихах и очень почтительное письмо графа Ланжерона. Я была очень рассержена тем, что обманулась, и дала себе обещание отомстить. Через день, в Кременчуге, я наскоро обедала, пока запрягали лошадей, как вдруг появился Ланжерон. «Никогда хорошо написанные стихи не были так дурно приняты, как ваши, — сказала я ему. — Ваш пакет доставил мне жестокое разочарование, так как я приняла его за письмо от моей матери. Это недоразумение, очень тяжелое для меня, лишило меня способности почувствовать всю прелесть вашей поэзии». Он принял сокрушенный вид и сказал мне, вздыхая, что он очень несчастен, потому что только что получил извещение из Парижа, что его жена²⁵⁾ была при смерти. Он просил у меня рекомендательных писем к мужу и к княгине Долгорукой²⁶⁾. Я села писать; я рекомендовала его как поэта, как рыцаря, ищущего приключений и не находящего их, как чувствительного мужа, оплакивающего агонию своей жены в стихах.

Я сложила два письма и передала ему, не запечатав их. Он простился со мной. Когда я собиралась садиться в карету, я получила огромный арбуз и новые стихи графа Ланжерона. К счастью, это были последние.

Я приехала в Кременчуг в дурную и холодную погоду. Некоторые из моих экипажей требовали починки. Я остановилась в деревянном дворце; построенном для Императрицы во время путешествия ее в Крым, и заказала себе маленький обед. Пока я занималась туалетом, мне доложили, что пришел начальник города, швед. В самых красивых фразах в мире предложил он мне отобедать у него, говоря, что он был предупрежден о моем приезде и все приготовил, но что он заранее извиняется за свою жену, которая очень больна и не может оказать мне должный (по его мнению) прием. Пришлось отправиться с ним. Мы сели в двухместную карету, грязную и запряженную скверными лошадьми; подъехав к двери одноэтажного деревянного домика, он предложил мне руку и провел меня в гостиную, прося пройти в комнату рядом, где лежала его жена. Я согласилась, но каково же было мое удивление, когда я увидала закутанную во все белое фигуру, лежащую на диване. Комната была очень мрачна, занавесы спущены, а хозяйка оказалась негритянкой! Цвет ее лица сливался с тенью комнаты. Она извинилась слабым болезненным голосом, что не может встать; я села рядом с ней, прося ее не беспокоиться, и разговаривала с ней до обеда, который был далеко не изыскан.

Нестройный оркестр терзал мои уши; ему аккомпанировал хор фальшивых голосов; мой хозяин восторгался этой музыкой, беспрестанно повторял, что это любимая музыка князя Потемкина. Когда кончился обед и мои экипажи были исправлены, швед проводил меня до барки, на которой я должна была переехать через Буг. Эта река производит впечатление своей широтой и довольно опасна для переезда. Моя спутница дрожала. Я же наслаждалась разнообразием волн, качавших барку. Погода была туманная; дул сильный ветер; облака, сталкиваясь, меняли форму с крайней быстротой; серая масса рассеивалась, и глаз едва успевал следить за их движением. Я была в восхищении от этого зрелища. Все поразительно в природе; ее изобилие так же велико, как бесконечен ее Творец.