Мемуары

Через неделю тело было перенесено в церковный склеп. Это было в полночь; весь дом участвовал в шествии. После того как отец Розавен совершил обычные молитвы, наши слуги понесли гроб. Я шла пешком с мужем, детьми и нашими друзьями. Все заливались слезами; дорога показалась мне очень короткой; я отдала бы мою жизнь за возможность проводить ее до места последнего успокоения. Через день после этого в церкви с пышностью был свершен обряд погребения, и неделю спустя тело было перевезено в Кронштадт, для того чтобы быть отправленным на корабле.

Я провела лето на Каменном Острове, не имея мужества переехать в имение, где мы были так счастливы вместе.

Я хочу прибавить еще, что на другой день после этого ужасного несчастья — смерти г-жи де Тарант — утром, собираясь уйти с дивана, на котором я провела ночь, я села, желая собраться с мыслями и думами. «Боже, я молилась за нее, когда она была жива, я молилась во время ее страданий, как же мне молиться теперь?»

Моя младшая дочь в это время просматривала молитвенник г-жи де Тарант и вдруг сказала, точно отвечая на мою мысль:

— Maman, вот превосходная молитва для вас в этом случае.

Я была поражена этим странным совпадением и укрепилась в утешительной мысли, что душа моей подруги была с нами.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 1814—1817

Дом, занимаемый мною на Каменном Острове, находился у дороги, по которой постоянно ходили прохожие, и окна были так малы и низки, что, вовсе не желая этого, я ни на одну минуту не теряла из виду этого «волшебного фонаря». Подобное развлечение слишком противоречило моим страданиям и удручало меня различным образом. Вид из окон и с балкона был прекрасен. Вечером я слышала вдали звуки рогов. Хотя эта музыка не имела никакого отношения к моим воспоминаниям, она печально настраивала меня.

Сладостная гармония оживляет в нас, я не знаю, что-то такое чувствительное, переносящее нас к тому, что трогает и волнует нас.

Я много принимала утомительных визитов. Муж потребовал от меня, чтобы я представила ко двору мою младшую дочь. Император возвратился на некоторое время, предстоял петергофский праздник: надо было везти туда дочь; это было ровно через месяц после смерти г-жи де Тарант. Я повиновалась, как и во многих других случаях, и поехала ко двору с растерзанным сердцем.

Императрица-мать была особенно милостива ко мне; она проявила ко мне большое участие во время моего горя и посылала каждый день справляться обо мне. Я не замечала окружавшей меня толпы. Когда бываешь погружен в большую скорбь, то только внутренние взоры могут видеть. Император обратился ко мне с обычными выражениями сожаления. Все, кого я встречала первый раз после смерти моей подруги, старались обращаться с общими местами, так мало способными утешить. То, что я потеряла, непоправимо, и я буду считать себя счастливой, если мне удастся встретить некоторое сходство с тем, чего беспрерывно ищет мое сердце.

Герцогиня Виртембергская жила также на Каменном Острове. Я часто виделась с ней, и это было мое единственное утешение в это печальное время. Каждое утро я около часу гуляла в роще, погруженная в печальную задумчивость, почва, казалось, исчезала из-под моих ног, и мои прогулки сопровождались рыданиями.

В это время я получила письмо от Императрицы Елизаветы:

Брухзаль, сего 14—26 июля 1814 года.