Мемуары

«Отчего я не могу придать моим словам всю силу моих чувств, бедная подруга! Вы найдете здесь участие самое глубокое, которое кто-либо может принять в вашей скорби. Только сегодня узнала я о незаменимой потере вашей и всех, кто признает и умеет ценить достоинство. Что касается меня, каким сожалением обязана я ей за те чувства, которые она питала ко мне! Я прилагаю здесь кольцо, которое я выбрала для нее и дожидалась случая, чтобы послать ей: вы будете носить его в этом смысле; обещайте мне это. Как вы должны были страдать! Какую пустоту теперь вы должны испытывать! Мне очень мучительно находиться вдали от вас в это время, и, если бы я позволила бы себе сделать замечание по поводу воли Божьей, я жаловалась бы на то, что Он посылает дорогим для меня людям самые тяжелые скорби как раз в то время, когда я нахожусь вдали от них и не могу об них позаботиться. Мне кажется, что Бог давно находил ее достойной приблизить к Себе, но Он предоставил ей в мире вкусить наибольшее счастье, единственное, которым она могла насладиться. Она счастлива; она окончила свою тяжелую урочную работу. И вот, быть может, она соединилась с теми, кого она оплакивала здесь; но вы, вы, бедная подруга, как вы нуждаетесь в сожалении! Берегите ваше здоровье, мне не надо говорить вам это: вы никогда не забудете, какие обязанности прикрепляют вас к этой жизни. Один Бог знает, когда и как я с вами увижусь. Три недели тому назад я думала быть в Петербурге в будущем месяце, но Император, приехав сюда, решил иначе. Он нашел лучшим, чтобы я подождала его здесь, чтобы через шесть недель приехать к нему в Вену и пробыть там с ним время конгресса. Это соображение и его желание должны были повлиять на мое решение, но это опечалило меня. Я испытываю беспокойство и невыразимое нетерпение возвратиться в Россию. Бог делает иногда из положения наиболее привлекательного самое тяжелое испытание. Ах! Я более, чем когда-либо, убеждена, что нет ни счастья, ни покоя, как только в будущей жизни! Я говорю вам о себе и не извиняюсь за это: я слишком уверена в вашей дружбе, чтобы не думать, что даже среди вашей печали вы интересуетесь тем, что меня касается. Нет таких друзей, как вы, и приятно полагаться на такое сердце. Я знаю, как болел ваш муж, я знаю, что делала Паша. Пусть Бог сохранит вам эти дорогие существа, и вы опять будете счастливы в этой жизни. Передайте им все, что я чувствую за них и за вас. Пишите мне, надеюсь, это не будет нескромностью просить вас об этом. Излейте всю свою печаль в мое сердце, которое сумеет оценить ее. Пишите мне о той, кого вы только что потеряли; расскажите мне все подробности ее последних минут. Я чувствую потребность знать это. Прощайте, бедный, бедный друг; да поддержит вас Бог».

Это письмо наполнило меня чувствительной благодарностью. Моя глубокая привязанность к Императрице была единственным, что могло облегчить тяжесть моего сердца.

Мое существование переменило свой характер. Преданного и верного друга не существовало более. Приходилось всецело посвящать себя другим, и у меня не было больше дружбы, беспрерывно поддерживавшей меня. Чувствительные привязанности, оставшиеся у меня, требовали полного самопожертвования, и я безропотно подчинилась этому. Когда Бог отнимает у нас предмет чувствительной любви, Он привлекает нас к Себе еще с большей силой.

Некоторые расчетливые люди говорили: «Когда имеют таких детей, как ваши, то можно утешиться». Но дети, которых я нежно люблю, были у меня и при жизни подруги. У меня было как бы ожерелье из драгоценных камней, составлявшее основание моего счастья; самый красивый камень потерялся и не может быть заменен; ожерелье разрознено. Надо понимать, чтобы судить, и не прилагать свою манеру относиться к чувствам других. _А

Каждый по-своему принимает удары судьбы.

Возвратясь в свой городской дом, я испытала массу ощущений, которые мне было бы трудно передать.

Комната, где умерла г-жа де Тарант, была для меня дороже всяких сокровищ. Я спала в комнате рядом, и мне часто казалось, что я слышу ее стоны. Мои друзья навещали меня. Герцогиня продолжала с участием относиться ко мне и привязала меня к себе на всю жизнь.

Приблизительно около этого же времени в Петербург приехала Аглая Давыдова, урожденная Грамон¹⁾. Г-жа де Тарант питала к этой молодой женщине настоящую привязанность. Ее несчастья, ее молодость, опасности, окружавшие ее, требовали поддержки. Моя уважаемая подруга взяла на себя эту боль. Благодарность и привязанность Аглаи к ней возбудили мое участие. Доверие, проявленное ею, заставило меня постараться быть ей полезной. Я смею думать, что имела счастье предохранить ее от некоторых опасностей. Но пустота, которую я чувствовала и чувствую теперь, всегда остается той же.

Политические события, значительные и важные, интересовали меня только наполовину. Все потеряло цену в моих глазах с того времени, как у меня не было с кем бы я могла поделиться. Я была счастлива только, когда, оставаясь наедине с Богом, вызывала душу г-жи де Тарант, прося ее помолиться за меня.