Мемуары

Прошло несколько месяцев, и после бесконечных проволочек и консультаций с финансовыми и налоговыми экспертами было наконец найдено решение. Меня убедили в том, что для производства фильма целесообразней всего будет основать самостоятельную фирму — с тем, чтобы кредиты, которые готов предоставить Минпроп, выдавались не мне лично, а фирме. В декабре 1935 года «Олимпиаде-фильм ГмбХ» была зарегистрирована в Торговом реестре. Компаньонами стали мой брат Гейнц и я. Чтобы не платить высоких налогов, господин Шверин, юрисконсульт моей фирмы, посоветовал безвозмездно передать паи Министерству пропаганды, пока не будут возвращены все кредиты с процентами. Я согласилась, поскольку речь шла всего лишь о формальности, связанной с уплатой налогов. Самым важным для меня было только одно — моя творческая независимость. Правда, я была не совсем свободной. Фирма, как и почти все немецкие кинокомпании, подлежала финансовому контролю со стороны кинокредитного банка, который находился в ведении Минпропа. Как коммерческий директор новой фирмы, я несла ответственность за каждую марку, предоставленную в кредит. Были и другие обязательства, так, например, я могла брать только определенные суммы. Кроме того, я должна была говорить прессе, что осуществлять съемку и производство фильма об Олимпиаде мне поручил доктор Геббельс, хотя это и не соответствовало действительности. Но тогда я этому не придала никакого значения.

Я уже была целиком поглощена подготовкой к съемкам. Потому-то и достаточно поздно заметила, что Министерство пропаганды взяло меня под жесткий контроль. В результате в отношениях появилась невыносимая напряженность.

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ГИТЛЕРА

Как обычно, в канун Рождества в 1935 году я отправилась в горы. Незадолго до отъезда мне позвонил Шауб: не могу ли я посетить Гитлера в его мюнхенской квартире; причину этого неожиданного приглашения он назвать не смог. Поскольку в Давос я ехала через Мюнхен, то это не составляло для меня никакого труда.

В одиннадцать часов утра, на этот раз точно вовремя, я стояла на Принц-регентенплац у дома номер 16 — неброско выглядевшего углового здания возле Театра Принца-регента[240]. Когда я позвонила на третьем этаже, дверь открыла женщина средних лет, как я узнала позже, фрау Винтер, экономка в частной квартире фюрера. Она провела меня в просторную комнату, где уже находился Гитлер. Как и всякий раз, при встрече с ним я почувствовала беспокойство. Сдержит ли он свое обещание и не поручит ли снимать новые фильмы?

Гитлер был в гражданской одежде. Комната, обставленная скромно, казалась довольно неуютной: большая книжная полка, круглый стол с кружевной скатертью, несколько стульев. Гитлер, словно угадав мои мысли, сказал:

— Как видите, фройляйн Рифеншталь, я не придаю никакого значения комфорту. Каждый час я использую для решения проблем моего народа. Поэтому всякое имущество для меня лишь обуза, даже моя библиотека крадет у меня время, а читаю я очень много.

Он прервал свою тираду и предложил мне что-нибудь выпить. Я остановила свой выбор на яблочном соке.

— Если дают, — продолжил Гитлер, — то нужно брать. Я беру, что мне нужно, из книг. Мне много еще нужно нагонять. В юности у меня не было средств и возможности его получить. Каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже в том случае, если ложусь поздно.

Я спросила:

— А что вы предпочитаете читать?

Он ответил не раздумывая:

— Шопенгауэра — он был моим учителем.

— Не Ницше? — удивилась я.

Фюрер улыбнулся и продолжил:

— Нет, в Ницше для меня не много проку, он скорее художник, чем философ, рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра.

Меня это озадачило, так как все говорили, что Гитлер — поклонник Ницше.

Он добавил:

— Конечно, я ценю Ницше как гения, он, возможно, пишет на самом прекрасном языке, какой только можно отыскать на сегодняшний день в немецкой литературе, но он не мой идеал.

Чтобы перейти к другой теме, я спросила:

— Как вы провели сочельник?

На что Гитлер меланхолично ответил:

— Я бесцельно ездил по сельским дорогам со своим водителем, пока не устал.

Я с удивлением посмотрела на него.

Он продолжил:

— Я делаю это в сочельник каждый год. — И после небольшой паузы: — У меня нет семьи, я одинок.

— Почему вы не женитесь?

Гитлер вздохнул:

— Если бы я привязал к себе женщину, это было бы безответственно с моей стороны. Что она могла бы получить от меня? Ей пришлось бы почти всегда быть одной. Моя любовь без остатка принадлежит моему народу. Если б у меня были дети, что бы с ними случилось, отвернись от меня счастье? Тогда у меня не осталось бы ни одного друга, и детям пришлось бы переносить унижения и, возможно, даже умирать с голоду. — Он говорил с горечью и взволнованно, но вскоре успокоился. — Я могу полностью полагаться на людей, помогавших мне в трудные годы и которым буду хранить верность, даже если у них не всегда хватает способностей и знаний, требующихся в нынешнем положении. — После этого он испытующе посмотрел на меня и совершенно неожиданно спросил: — А какие у вас планы?

У меня забилось сердце.

— Доктор Геббельс вам ничего не сообщал?