Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Статья не оставляла у читателя какого-либо сомнения относительно смысла содержавшегося в ней предостережения: «Каким бы глубоким и единодушным ни было это стремление к свободе, нация тем не менее останется подверженной авантюрам до тех пор, пока не будут обновлены ее институты. На град оскорблений она будет отвечать обидчивым патриотизмом». Я облек анализ в полемическую форму, ибо поставил в качестве эпиграфа слова Луи-Наполеона, написанные тогда, когда он жил в Лондоне, а именно в Карлтон-Гарденс: «Природа демократии состоит в том, чтобы олицетворяться в одном человеке». Морис Шуман объявил статью «дурным поступком», а Денниса Брогана она привела в восторг. Один из английских историков, специалист по Второй империи, подтвердил правильность анализа. Сегодня я сожалею о некоторых намеках, имевшихся в статье, более, чем о самом ее содержании.

В чем состояла ошибка? Генерал обладал очевидными чертами сходства с Луи-Наполеоном и со всеми претендентами на верховную власть. Алексис де Токвиль указывал, что Луи-Наполеон был более уверен в своей легитимности, чем потомки французских королей. Генерал приписывал самому себе неотчуждаемую легитимность, которую он бережно сохранил в своем изгнании и в своем одиночестве. Когда в 1958 году де Голль вновь пришел к власти, он сослался на акт, совершенный 18 июня 1940 года, хотя не все французы осудили перемирие и не все восприняли призыв 18 июня как акт, создающий персональную легитимность, которая должна была бы сохраниться после восстановления Республики. Подобно Бонапартам, де Голль презирал партии и группировки; он обращался ко всей нации; и он прибег к плебисциту, как когда-то Луи-Наполеон. Вопреки тому, что утверждали льстецы, де Голль никогда не сводил свою миссию к достижению военной победы; он замыслил проект — и почему бы упрекать его за это? — снабдить Францию «пригодными институтами».

Но он заранее ограничил свою власть, движимый демократическими убеждениями, а также, возможно, желанием убедить англичан и американцев в своей республиканской правоверности. Он отверг предложение, исходившее от некоторых участников Сопротивления, таких как Анри Френе или Пьер Броссолет, — не допустить восстановления старых партий и объединить все организации движения Сопротивления в одну партию, которая была бы единственной, по крайней мере временно. Генерал возвратился во Францию с Консультативной ассамблеей, с легальной коммунистической партией, смывшей ошибки 1939–1940 годов. Наверняка он не хотел восстанавливать Третью республику. Радикалы и социалисты, публиковавшие газету «Франс» («France»), с основанием предупреждали, что голлистская республика не будет походить на парламентскую республику. Поскольку в пороках последней убеждены, к чему заранее отбрасывать названную перспективу?

Если перечитать статью «Тень Бонапарта» сегодня, то становится очевидным, что она менее страдает от того, что в ней сказано, чем от того, что в ней не принято в расчет. Генерал де Голль не походил ни на генерала Монка [обеспечившего восстановление на троне английского короля], ни на генерала — устроителя государственного переворота, он хотел учредить конституцию, скроенную по своей мерке и в то же время способную пережить его самого. Это ему удалось сделать в 1958 году.

В Соединенных Штатах, как и в Англии, отнюдь не все французы, отвергнувшие вишистский режим, присоединились к голлистам. В Нью-Йорке их ярость вызывал Антуан де Сент-Экзюпери, они относились к нему как к предателю, а ему самому было противно их сектантство. Тотчас после высадки англо-американских войск в Северной Африке Сент-Экзюпери выступил за примирение всех французов, желавших сражаться с врагом. Жак Маритен ответил ему резким письмом, оскорбившим получателя[103]. Один из них был неголлистом, если не антиголлистом, а другой — приверженцем де Голля. В глазах первого вишисты выглядели людьми, которых оккупанты держали за горло и которым приходилось идти на уступки, чтобы дети «не остались без молока»; второй же безоговорочно осуждал перемирие, не мыслил примирения с теми, кто играл какую-то роль в Виши. Один отвергал всякую политику и стремился вновь пойти в бой, другой напоминал, что военные действия требуют руководства и что задача такого руководства, само собой разумеется, лежит на Генерале. (В этом вопросе Маритен был прав.) Так столкнулись два высоких ума, два выразителя сознания французов, находившихся в Америке. Приехав в Африку, Сент-Экзюпери не включился в голлистское движение, посчитав, что в Алжире оно столь же ограниченно, как и в Нью-Йорке. С трудом он получил разрешение сесть за штурвал lightning, скоростного самолета, в нарушение всех инструкций. Смерть застигла его во время одного из разведывательных полетов над Францией.