Мемуары

Двадцать первого октября Король, заночевавший в Рюэле, прибыл в Париж, но еще из Рюэля он послал к Месьё Ножана и г-на Данвиля просить герцога Орлеанского выехать ему навстречу ⁵⁶⁸: Месьё так и не смог на это решиться, хотя те усердно его уговаривали. Они были правы, но, без сомнения, прав был и Месьё. И не потому, что кто-нибудь умышлял против его особы — по крайней мере, маршал де Вильруа уверял впоследствии, что никто на это не покушался; но я полагаю, что, если бы Месьё выехал навстречу Королю и Король вздумал на всякий случай взять его под стражу, ему бы это удалось, принимая во внимание настроение народа. Это вовсе не значит, что в глубине души народ не любил Месьё — напротив, он был расположен к нему несравненно более, нежели к двору, но брожение и сумятица, охватившие умы, были столь велики, что их можно было направить в какую угодно сторону; как знать, среди этого брожения и сумятицы не одержала ли бы победу монаршая власть, явившая себя вдруг во всем своем блеске. Я говорю: «Как знать», ибо, каково бы ни было состояние умов, беднота и даже люди среднего достатка все еще склонялись на сторону Месьё; однако, на мой взгляд, у него были веские причины не рисковать собой, тем паче за городскими стенами. Гораздо более удивляет меня, что, памятуя о недовольстве, о недоверии, о страхах Месьё, о подозрительности Парламента, имевшего основания полагать, что его намерены задушить, о прихотях толпы, по-прежнему приверженной людям, на которых Кардинал отнюдь не мог положиться, министры решились подвергнуть опасности особу Короля. Ход событий, однако, столь безусловно оправдал поведение двора, что хулить его едва ли не смешно. Но я по-прежнему нахожу это поведение неосторожным, слепым и дерзким сверх всякой меры. В этом случае я не стану, как ранее, говорить: «Как знать», — нет, я скажу, что знаю, и знаю из верных рук: захоти Месьё, и Королеву и министров в этот день разлучили бы с Королем.

Придворные всегда обольщаются восторженными криками толпы, забывая о том, что толпа встречает ликованием едва ли не равно всех, кого так принято встречать. В тот вечер в Лувре я слышал, как льстецы поздравляли Королеву с восторженным приемом, оказанным ей народом; стоявший позади меня г-н де Тюренн шепнул мне на ухо: «Совсем недавно чернь почти так же чествовала герцога Лотарингского». Я немало удивил бы г-на де Тюренна, сказав ему в ответ: «Среди этой ликующей толпы найдется немало тех, кто советовал Месьё просить Короля заночевать в Ратуше». И это была правда: герцог де Бофор вкупе с двенадцатью или пятнадцатью советниками Парламента даже настаивал на этом. Кое-кто из советников еще жив — вздумай я назвать их имена, то-то бы все удивились. Но Месьё и слышать об этом не хотел, а я, узнав от него, что ему предлагают, тотчас решительно этому воспротивился. План в ту минуту мог увенчаться успехом, ибо солдаты городской милиции растерзали бы любого офицера при первом намеке на то, что он намерен ослушаться Месьё; но, не говоря уже о почтении к особе Короля, об угрызениях совести и о прочем, затея была безрассудной ввиду тогдашних обстоятельств и возможных следствий содеянного. Вы без труда поймете, что я имею в виду, вспомнив все рассказанное мной выше. Я, однако, возражал лишь из соображений долга, ибо видел, что мне угрожает опасность большая, нежели когда-либо прежде.

Я отправился в Лувр ⁵⁶⁹ дожидаться Короля и до его прибытия провел там два или три часа с г-жой де Ледигьер и г-ном де Тюренном. Г-н де Тюренн с ласковой озабоченностью спросил меня, уверен ли я в своей безопасности. Заметив, что Фруле, ярый мазаринист, услышал его слова, я стиснул руку виконта: «О да, сударь, — ответил я, — уверен во всех отношениях. И госпожа де Ледигьер может подтвердить, что я прав». На самом деле я вовсе не был так спокоен: вздумай они меня арестовать в тот день, ничто бы им не помешало. Наверное, мои рассуждения о возможностях, какими располагали обе стороны, кажутся вам противоречивыми; и в самом деле понять меня могут лишь те, кто был очевидцем событий и притом находился в их гуще.