Мемуары

Герцог де Бофор, вообразивший, что я склоняю Месьё перейти к нападению, ввязался в разговор, желая меня поддержать, но я оборвал его на полуслове. «Я вижу, сударь, вы меня не поняли, — сказал я. — Я веду эти речи с Его Королевским Высочеством потому лишь, что мне сдается, он полагает, будто может в полной безопасности оставаться в Люксембургском дворце, невзирая на Короля. В нынешних обстоятельствах я не стану давать советы. Решать всегда надлежало Месьё. А теперь и предлагать следует лишь ему, а нам повиноваться. Никто не вправе будет сказать, что я посоветовал ему сносить обращение, какому его подвергли, или, напротив, завтра поутру возвести баррикады. Я уже высказал Месьё свои соображения на сей счет. Он приказал мне изложить невыгоды обоих решений, я исполнил его волю». Месьё дал мне закончить, потом сделал несколько кругов по комнате и, подойдя ко мне, спросил: «Если я решусь оказать сопротивление Королю, поддержите ли вы меня?» — «Да, Месьё, и притом без колебаний, — ответил я. — Это мой долг, я у Вас на службе, я от нее не уклонюсь, Вам стоит лишь приказать; но я буду в отчаянии, ибо при том, как обстоят дела, честный человек не может не отчаиваться, что бы Вы ни стали делать». Герцога Орлеанского, который был добр лишь по слабости характера, а не по мягкости сердца, тронули, однако, мои слова. Он прослезился, обнял меня и вдруг спросил, не думаю ли я, что он может пленить Короля. Я ответил ему, что это совершенно невозможно, ибо у ворот Конферанс стоит стража. Герцог де Бофор стал предлагать Месьё совершенно неисполнимые планы. Он вызвался, взяв всех, кто состоит в личных войсках Месьё, занять вход в аллею Кур ла Рен. Словом, на мой взгляд, нагородил вздору. Я продолжал говорить и вести себя по-прежнему и, перед тем как покинуть Люксембургский дворец, почувствовал, и, сказать вам правду, с облегчением, что Месьё решит повиноваться, ибо заметил, что он весьма обрадовался, когда я воздержался от одобрения мер наступательных. Это не помешало ему, однако, целый вечер толковать с нами о них и даже повелеть, чтобы друзья наши были наготове, а нам самим — засветло явиться в Люксембургский дворец. Герцог де Бофор, как и я, заметил, что Месьё уже принял решение, и сказал мне, спускаясь с лестницы: «Этот человек не способен начать подобное дело». — «Он еще менее того способен его продолжить, — отозвался я, — и вы безумец, если решаетесь предлагать ему это в нынешних обстоятельствах». — «Вы не довольно его знаете, — возразил мне г-н де Бофор. — Не предложи я ему действовать, он укорял бы меня за это добрых десять лет».

Воротившись домой, я застал там дожидавшегося меня Монтрезора, который посмеялся над моей щекотливостью — так назвал он осторожность, какую приметил в записке, только что прочитанной вами и мной тогда же ему продиктованной. Он убеждал меня, что желание самого Месьё оказаться в Лимуре куда сильнее желания Королевы его туда отправить; но главное, Монтрезор находил, что двор совершил жестокую ошибку, вынуждая Месьё к отъезду, ибо из страха перед грозящей ему там опасностью герцог Орлеанский легко может предпринять то, что никогда бы не пришло ему в голову, если бы его хотя немного пощадили. Дальнейшие события оправдали и эту неосторожность двора, которая была тем более велика, что двор, имевший причины полагать, что я доведен до крайности и не доверяю ему, несправедливо подозревал меня в дурных намерениях в отношении монархии, каких я вовсе не имел. Памятуя неисправимый во всех отношениях нрав Месьё, неотвратимый по множеству причин раздор в партии, а также былой, нынешний и грядущий расстрой, если можно так выразиться, всех ее частей, никакое предприятие, я уверен, невозможно было бы довести до конца, и по одной этой причине, даже если не брать в расчет других, не должно было советовать Месьё действовать. Но я уверен также, что если бы Месьё решился действовать, он в ту минуту добился бы успеха и вынудил бы Короля бежать из Парижа. Многие увидят в словах моих парадокс, но смелые поступки, которые не были содеяны, всегда кажутся неисполнимыми тем, кто на них не способен, и, без сомнения, те, кого не удивили баррикады герцога де Гиза ⁵⁷⁴, посмеялись бы над ними, считая их безумной затеей, за четверть часа до того, как они были возведены. Не помню, пришлось ли мне уже замечать на страницах этого сочинения, что людей, совершивших великие деяния, более всего отличает способность прежде других угадать минуту, подходящую для их свершения.

Возвращаюсь к Месьё. Он отбыл в Лимур незадолго до рассвета, постаравшись даже выехать на час ранее, нежели говорил накануне герцогу де Бофору и мне. Через Жуи, поджидавшего нас у дверей Люксембургского дворца, он передал нам, что у него были свои причины так поступить, когда-нибудь он нам их откроет, пока же мы должны по возможности примириться с двором. Меня сообщение Жуи ничуть не удивило, но герцог де Бофор рвал и метал.