Мемуары

Герцогиня де Шеврёз вела себя по-другому, но поскольку двор не оказал ей ни почета, ни доверия, на какие она рассчитывала, она решила попытать счастья, вмешавшись в интригу, которая представлялась двору весьма важной, ибо в ней видели непременное условие возвращения Кардинала. Лег, до своего отъезда державшийся со мной на дружеской ноге, снова стал усердно искать со мной встреч, обходясь со мной почти как прежде; сама мадемуазель де Шеврёз, — если я не обманываюсь, по приказанию матери, пустилась со мной кокетничать, добиваясь примирения. У нее были прекраснейшие в мире глаза и очаровательная манера поводить ими, свойственная ей одной. Я отметил это в тот вечер, когда она возвратилась в Париж, но повторяю: отметил — не более. Я был учтив с матерью, с дочерью и Легом, но и только. Казалось бы, так и должно вести себя в подобных случаях, если не хочешь нажить себе врагов, однако нет, ибо те, кто хочет примириться с властью, стараются ей угодить, и угождение это неминуемо вредит тем, кто, осуждая его, не желает ему подражать; вдобавок те, кого ты осудил, в редком случае не таят на тебя обиды и хотя бы сгоряча не злословят тебя. Знаю, что Лег злословил меня где только мог, и притом весьма грубо. Насчет г-жи де Шеврёз мне ничего такого не известно, впрочем, она добра или, скорее, податлива от природы. Но мадемуазель де Шеврёз не простила мне, что я устоял против ее прекрасных глаз; аббат Фуке, который в ту пору нес при ней службу, после смерти ее ⁵⁷⁸ сказал одному дворянину, от которого я это узнал, что она возненавидела меня столь же сильно, сколь прежде любила. Готов поклясться чем угодно, что не давал ей для этого ни малейшего повода. Бедная девушка умерла от злокачественной лихорадки, которая свела ее в могилу за сутки, прежде чем врачи хотя бы заподозрили, что недуг ее может оказаться роковым. Я видел несколько мгновений ее и г-жу де Шеврёз, сидевшую у изголовья больной и даже не подозревавшую, что на рассвете ей суждено лишиться дочери.

Были у меня друзья другого сорта — люди, которые затесались в партию фрондеров и, когда ряды ее разделились, стали личными моими приверженцами; эти также имели различные притязания. Общим у них было одно — каждый надеялся извлечь личную выгоду из моего примирения с двором, а стало быть, готов был поверить, что я не сделал для него того, что мог. Люди такого рода весьма докучливы, ибо в больших партиях составляют толпу, перед которой по множеству соображений не следует обнаруживать, что в вашей власти, а что нет, и перед которой, следственно, вы не в силах оправдаться. Против этой беды нет средства, она принадлежит к числу тех, в которых утешением служит лишь чистая совесть. А у меня она всегда была чувствительна более, нежели это необходимо человеку, причастному подобно мне к делам столь большой важности. Нет другой области, в какой угрызения были бы столь бесплодны и, главное, обременительны. В случае, о котором идет речь, дальнейший ход событий избавил меня от угрызений, но я довольно настрадался, предвидя их.