Мемуары

Вот это-то и случилось со мной, и я обнаружил с досадой, что друзья мои спорят о том, что я сделаю и чего не сделаю, что я могу и чего не могу, а двор видит во мне человека, намеревающегося разделить с Кардиналом власть первого министра или, отказавшись от власти, потребовать за нее дорогой выкуп. Я понял, я чувствовал неудобство, опасность такой репутации, но решил идти ей навстречу — решил, исходя из тех же правил, что всю жизнь побуждали меня взваливать на свои плечи слишком большое бремя. Правила эти самые гибельные для политика. Чаще всего нам платят за них неблагодарностью. В добрых побуждениях, как ни в чем другом, следует соблюдать меру. Я не раз платился за то, что изменял этой мудрости, как в делах государственных, так и в семейственных, но должно признаться, нам трудно избавиться от недостатков, которые тешат разом наше нравственное чувство и природные склонности; я никогда не раскаивался в своем поведении, хотя заплатил за него тюремным заключением и немаловажными его следствиями. Если бы я поступил по-другому и, приняв предложения Сервьена, разрешил свои трудности, я избежал бы всех тех невзгод, которые едва не погубили меня; правда, вначале я не уберегся бы от другой беды, той, что неизбежно обрушивается на всякого, кто стоит во главе важных предприятий и приводит их к концу, не озаботясь благополучием своих соратников. Но время успокоило бы жалобы, а при счастливом обороте событий ропот и вовсе сменился бы хвалой; я понимаю все это, но ни о чем не жалею; поступив, как я поступил, я изведал чувство душевного удовлетворения; и поскольку, кроме Святой веры и чистой совести, смертному, по крайней мере на мой взгляд, все должно быть равно безразлично, я полагаю, что вправе быть доволен содеянным.

Итак, я отверг предложения Сервьена, хотя Король готов был возложить на меня управление его делами в Италии, назначив мне пенсион в пятьдесят тысяч экю, уплатив сто тысяч экю моих долгов и выдав мне пятьдесят тысяч наличными для обзаведения, с тем чтобы я три года оставался в Италии, после чего мне дозволено будет отправлять мои обязанности во Франции. Я, однако, не отказал Сервьену напрямик, я держался с ним по-прежнему учтиво. Он навестил меня, я нанес ему ответный визит, переговоры продолжались; но он понял, что я не согласен на его условия, ибо он избегает разговора о том, что касается интересов моих друзей, а я пытался разведать, как он относится к этому предмету, — позднее оказалось, что он относился к нему в высшей степени неблагосклонно. Принцесса Пфальцская, которой я доверял куда более, нежели ему, вначале не считала старания мои что-нибудь для них выхлопотать бесплодными. Но вскоре она поняла, что ошиблась; мало того, она поняла, что происки Сервьена и аббата Фуке имеют цель более коварную, нежели только помешать переговорам. Она уведомила меня об этом, объявив даже, что отныне не хочет встречаться со мной у Жоли, куда на наши свидания ее обыкновенно доставляли в портшезе и проводили по черной лестнице между десятью и одиннадцатью вечера. Принцесса дала мне знать, что эти тайные совещания для меня опасны, и без обиняков сказала мне, что я должен либо согласиться на предложения Сервьена, либо завести переговоры с самим Кардиналом, потому что все его подручные, по тем или другим причинам, чрезвычайно ко мне враждебны.