Мемуары дьявола

Он сосредоточился на этой идее, которая уже не так его пугала, как поначалу; затем он решил найти облегчение от страданий в самих страданиях, для чего подобрал письма, которые расшвырял ногами в приступе бешенства. Письма окончательно подтвердили факт банкротства, и барона охватило глубокое уныние, пришедшее на смену первоначальному возбуждению. Он прикинул, что его ждет в будущем: полное лишений прозябание в нищете, и обиднее всего, что он станет мишенью для презрительных насмешек всех тех, кого знал раньше. Тщеславие, самый недостойный советчик после нищеты, заговорило в нем в полный голос! И Луицци, без оглядки устремившись к злу, словно взбесившаяся лошадь, несущая к пропасти, не разбирая пути, решил-таки испытать свое счастье женитьбой. И, не раздумывая больше ни минуты, он вновь призвал Сатану, который тут же явился все в том же суровом и грустном обличье.

— Холоп, — обратился к нему Луицци с быстро нашедшейся ради нечистого дела смелостью, которую так трудно было обрести ради дела благородного, — холоп, ты можешь хоть раз не соврать мне, и чтобы это пошло мне на пользу, а не во вред?

— Я делал это двадцать раз, но ты не хотел мне верить.

— Ну-с, — продолжал Луицци, — выкладывай-ка быстро, холопская твоя душа, кому из этих двух женщин предназначено дядюшкино приданое?

— Ты же говорил, что эта мерзость тебя не касается, или я ослышался, мой господин?

— Давай-ка без нравоучений, лукавый, — вспыхнул Арман, — что я, лучше других, что ли? Я же не святой! Эта роль, видно, дуракам только впору.

— Ты никогда и не был лучше других, — холодно заметил Дьявол. — Ты как был ничтожным типом, так и остался; а сейчас ты куда более подл, чем те, кого ты с таким рвением поносил, ведь они-то многие годы шли к постепенной утрате благородных чувств, шаг за шагом, через жестокий жизненный опыт: они выстрадали унижение перед богачами, нищету, беды, презрение; ты же никогда ничего подобного и на зуб не пробовал, но ты забыл о каких бы то ни было приличиях, стоило только упомянуть о лишениях, которыми они сыты по горло.

— Какая же это жизнь? — горестно воскликнул Луицци, в котором бурлили еще не совсем растерянные остатки гордости и чести.

— Обыкновенная, человеческая. Другие мучаются по двенадцать, а то и пятнадцать лет, а ты — всего четверть часа. Я украл у тебя семь лет твоего бессмысленного существования, но ты их вполне наверстал, так что можешь не плакаться.

— Тебе лишь бы шуточки шутить, немилосердный комедиант! — вздохнул Луицци. — Ну что ж, давай, доводи до конца свое мерзкое дело: лиши меня последних иллюзий, расскажи о всей глубине падения моей невесты, о всех ее пороках, не скрывая ничего, дабы я испил до дна горькую чашу моих собственных ошибок!

— Ты все-таки решил жениться? Может, тебе выгоднее будет отдать мне десяток лет твоей никчемной жизни?

— Ну да! И я очнусь нищим стариком! Нет, — твердо возразил Луицци, — нет! Кем бы ни оказалась эта женщина, я возьму ее в жены.

— У тебя есть еще в запасе почти два года. Есть и более честные способы нажить приличное состояние. Испытай судьбу!

— Ну уж нет! — в каком-то безрассудном исступлении горевал Луицци. — Что я буду делать? Что я умею делать? Наняться на жалкую и унизительную работенку к людям, которых раньше я подавлял своей роскошью? Вымаливать у них должность, с которой я не справлюсь, и моя никчемность лишь удвоит, утроит стыд и отчаяние! Нет, я хочу жениться на этой женщине, и я женюсь на ней!

— Это окончательное решение? — настаивал Сатана.

— Да, — ответил Луицци и предложил Дьяволу поудобнее устраиваться в кресле.

— Ну что ж, — сказал Дьявол, — тогда я расскажу тебе о ней, слушай.

Конец третьего тома

Том четвертый

I ЭЖЕНИ Бедное дитя

— Эжени родилась семнадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года, а точнее, двадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года. Некоего младенца женского пола зарегистрировали в мэрии десятого округа города Парижа под именем Эжени Турникель, как дочь Жанны Турникель, в девичестве Риго, и ее мужа Жерома Турникеля, а датой рождения вышеупомянутого ребенка было названо семнадцатое число того же месяца.

— К чему такие оговорки? — прервал Дьявола Луицци. — Разве это не соответствовало действительности?

— Я этого не говорил.

— Может, девочка совсем не та, за кого ее выдали?

— Этого я тем более не говорил. Я рассказал только о самом факте и утверждаю, что уже знакомая тебе госпожа Пейроль, чью историю жизни я собираюсь поведать, и есть та самая девчушка, что была представлена в мэрию десятого округа двадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года.

— Ну ладно, давай дальше, — недовольно скривился Луицци, — а то, судя по тому, как ты начал, закончишь ты никак не раньше завтрашнего вечера.