Мемуары дьявола

«О! — вскричала Сильвия, когда Тереза поведала ей о любви Эжени к Альфреду. — Это просто невероятно! Именно ей я рассказывала обо всем, всю душу свою ей раскрыла, а она обманывала меня, смеялась надо мной — я уверена! Какая жестокость, какое беспримерное вероломство! Пойду посоветуюсь с матушкой…»

«И правильно сделаете», — поддакнула Тереза, ибо это соответствовало ее планам мести!

Сильвия побежала рассказывать матери о подлом предательстве. Госпожа Легале испытала еще более сильное негодование, чем Сильвия, ибо считала себя даже в большем праве возненавидеть Эжени.

На следующий день она призвала к себе Эжени и без всяких предварительных объяснений показала письмо, то самое письмо, в котором госпожа Бенар рекомендовала Эжени своей невестке и где раскрывались все секреты бедной девушки.

Эжени прочитала написанное и, не поднимая глаз, вернула письмо хозяйке.

«Вот видите, барышня, — наставительно произнесла госпожа Легале, — я знаю все, однако старалась ни словом, ни жестом не показать этого, не унизить вас перед подругами; вам не пришлось краснеть даже передо мной, и как же вы отблагодарили меня за такую заботу? Соблазняете своими чарами юношу, предназначаемого моей дочери, юношу, которого бедное дитя любит всей душой, любит невинной и святой любовью, в отличие от ваших видов, которые на самом деле являются не чем иным, как нечистым низменным расчетом».

Вот так, вываляв в грязи всю предыдущую жизнь Эжени, теперь возводили напраслину на ее любовь. Ей хотелось разрыдаться, но, все-таки сдержавшись, она тихо ответила:

«Но нет же, сударыня, это не так; я никоим образом не старалась привлечь внимание господина Альфреда, поверьте, и вообще он мне не нравится».

«Хорошо. Тогда, моя дорогая, получается, что его одного нужно исцелить, и потому я расскажу ему о вас, открою глаза на все…»

«О сударыня! — всхлипнула Эжени, падая на колени. — Я уйду из вашей мастерской, уйду насовсем, только не говорите ему ничего, не позорьте меня в его глазах… Зачем вам причинять мне зло, если меня здесь больше не будет?»

Поразмыслив минуту, госпожа Легале ответила:

«Да, я знаю, в ваших бедах виновна скорее злая судьба, чем испорченность; но не берите на себя грех, не обманывайте любящего юношу, постарайтесь избегать его и предупредите, что ему не на что надеяться; у девушки всегда найдутся способы для этого, если она действительно хочет. Только в этом случае я вас не выгоню и, кроме того, обещаю и в дальнейшем хранить молчание».

— Ну и ну! — воскликнул Луицци. — Вот славная женщина, ничего не скажешь.

— Ба! — усмехнулся Дьявол. — Если копнуть поглубже, то за этим всемилостивейшим прощением, весьма возможно, скрывался нехитрый подленький расчет.

— Неужели!

— Да-да. Видишь ли, госпожа Легале подумала, что если Эжени уйдет от нее, то и Альфред скорее всего потеряет интерес к своей учебе, и тогда можно смело сказать прощай всем столь прекрасным планам относительно молодого человека, имевшего добрых двенадцать сотен ливров собственной ренты, не говоря уж о немалом богатстве его папаши.

— Какой ты едкий, Сатана, — вздохнул Луицци.

— Да нет, я просто одержим дьявольским духом противоречия! — засмеялся Дьявол. — К тому же я считаю, что вы почти всегда так же глупо ненавидите, как и восхищаетесь.

— Время идет, однако, — заметил Луицци. И Дьявол продолжал:

— Эжени не только согласилась на условия госпожи Легале, она согласилась также проводить бесконечные вечера в присутствии Альфреда под пристальными испытующими взглядами; ей пришлось отвергать его ухаживания, теперь видимые всеми; над ней смеялись, если ей удавалось довести Альфреда до такого раздражения, что он говорил какой-либо из барышень слова, которые должны были заставить Эжени поверить: его чувства, приносившие ей столько счастья, не больше чем досадная и легко преодолимая неувязка. Ее оскорбляли, когда ей не удавалось раздосадовать ухажера и она, по общему мнению, не проявляла достаточной твердости. В постоянном страхе, что раскроется правда о ее прошлом, она меж тем жестоко страдала — ведь она любила, а нет ничего сильнее любви в укрощении самых необузданных характеров, и самую слабую натуру она заставит выпить до дна самую горькую чашу. Это, хозяин, как голод или жажда; когда эти две страсти владеют человеком, не важно — привычному к доброй пище или же только к хлебу из отрубей, он с жадностью поглощает даже то, что раньше вызвало бы у него лишь изжогу.

Возможность видеть Альфреда, слышать его голос, дышать одним с ним воздухом стала для нее волшебным напитком, и она не чувствовала себя в силах лишиться его, какую бы грязь ни подмешивали к нему.