Мемуары дьявола

Жадная толпа любопытных собралась у дверей ассамблеи, все переговаривались, волновались, задавали вопросы, можно было подумать, что исход выборов представлял огромный интерес для всего города, хотя речь шла всего лишь о соперничестве между двумя самыми значительными представителями края. Наконец голосование завершилось, началась разборка бюллетеней, никто не покинул своих мест, настолько каждый жаждал узнать, кто победил. Через несколько часов объявили, что депутатом округа стал барон де Карен, который обошел на несколько голосов господина Феликса Ридера, своего уважаемого противника.

— Позор! — прошептал барон.

Это слово послужило как бы сигналом, который подает машинист в Опере, и сцена переменилась.

Он увидел тюрьму и женщину, державшую на руках умирающего ребенка, и узнал Генриетту Бюре. Другая женщина, прижавшись лицом к решетке страшной одиночной камеры, осыпала оскорблениями несчастную Генриетту, и Луицци узнал в ней госпожу де Карен.

— Ужас! — вскричал он.

Как и в первый раз, сцена переменилась.

Теперь она представляла роскошно убранный храм. Два придела были затянуты белым, один из них сверкал от свечей, картин и богатых украшений, тогда как стены другого были увешаны гербами маркиза. Почти одновременно два кортежа проследовали внутрь храма: тот, что направился в богатый придел, сопровождал Фернана и дочь Матье Дюрана, другой, остановившийся в приделе с гербами, — маркиза де Бридели и госпожу Жюльетту Брикуэн: она носила поверх свадебного платья траур по своему деду, от которого ее мать унаследовала огромное состояние. Граф де Лозере был свидетелем у Дельфины Дюран, Эдгар дю Берг поддерживал под руку Жюльетту.

— Довольно, довольно, — взмолился Луицци, и, как и прежде, его слова заставили сцену перемениться.

И тогда он увидел мещанскую комнату и накрытый для позднего ужина стол. За столом сидели Гангерне, старый Риго и Барне, они весело проводили время, и прислуживала им малышка Лили, вернувшаяся к нотариусу.

— Стыд и отвращение! — крикнул Луицци.

Театр тут же снова переменился — на сцене появилась обширная галерея, по которой быстро передвигалась толпа людей: сначала господин Фурнишон, ставший менялой,

господин Маркуен, ставший нотариусом,

господин Бадор, мэр города Кана,

господин де Леме, пэр Франции, назначенный докладчиком по бюджету,

маркиз дю Валь, примеряющий костюм от Юманна у оперной танцовщицы,

малыш Пьер, назначенный кондуктором дилижанса,

госпожа дю Берг, угощающая травяным настоем своего духовника,

госпожа де Мариньон, председательствующая на благотворительном совете по воспитанию юных девушек,

госпожа де Кремансе, разъясняющая обязанности матери по отношению к детям, у постели своей дочери, которая только что родила ребенка,

господин Кростенкуп, единогласно избранный в Академию наук,

Пьер, бывший слуга барона, женатый на госпоже Умбер, его бывшей сиделке, содержащий большой меблированный дом на улице Ришелье, в обстановке которого Луицци узнал свою парижскую мебель,

Луи, ставший личным кучером российского императора,

Акабила, вернувшийся на родину и занявший трон своего отца,

Ортанс Бюре, выгоняющая из дому беременную служанку.

Они удалялись и возвращались, не торопясь, с улыбкой на устах, радостью в глазах, покоем на лицах.

Вдруг барону послышалась музыка, такая необыкновенная, что он и вообразить себе не мог, хотя бывал на оргиях в танцевальном зале Мюзара: то был неслыханный галоп. Все фигуры пустились в пляс, закружились, полетели, то исчезая, то появляясь вновь. Глаза лучились от удовольствия, голоса звучали весело, все были такие легкие, фривольные, беззаботные, что барон смотрел на них с восхищенным упоением. Они мелькали перед его глазами, улыбались ему, звали к себе. К звукам музыки, к ее жару добавились упоительные ароматы, восторг и наслаждение, все купались в нем со сладострастием, и Луицци почувствовал, как общее движение взбудоражило его тело, как пылкая музыка раздразнила душу, как он тонет в опьяняющих запахах, и крикнул Сатане, чтобы адское зрелище исчезло, по внезапно он заметил Жюльетту, Жюльетту вальсирующую, склонившую голову на плечо мужчине, чье лицо Луицци никак не удавалось разглядеть.