Мемуары M. L. C. D. R.

Мой друг выхватил пистолет и, когда брошенный булыжник угодил ему по руке, выстрелил, но промахнулся. Тогда он выхватил другой пистолет, но тут местные жители крикнули нам, что нападавшие — люди герцога Орлеанского, отдыхавшего здесь со своей свитой. Слишком поздно мы узнали об этом — оставалось лишь дать лошадям шпоры и помчаться отсюда прочь, нисколько не сомневаясь, что нас будут преследовать. Не достигнув и вершины холма Милосердных^{118}, мы заметили пятерых или шестерых всадников, которые гнались за нами во весь опор. Наши лошади изнемогали, но мы шпорили их изо всех сил, не позволяя перевести дыхание, — в таком положении лишь они были нашим спасением. Однако наши недруги, казалось, имели крылья — нас настигли, когда мы еще не успели доскакать до Булонского леса. Поняв, что иного средства спастись нет, мы повернулись к ним лицом и мой друг, которому храбрости было не занимать, уже прицелился, чтобы сделать свой последний выстрел, — как вдруг один из преследователей признал в нем приятеля и крикнул, что предлагает мир. После этих слов он бросился обнимать нас, а остальные спрятали пистолеты; переведя дух, мы сказали: будь нам известно, что это герцог Орлеанский, мы, конечно, не поступили бы так дерзко. Они отплатили той же монетой, ответив, что если бы сразу узнали нас, то повели бы себя по-другому. Впрочем, в этом-то я сомневаюсь: принц, которому доставляла удовольствие низменная забава срывать с прохожих плащи на Новом мосту, как это делал герцог Орлеанский^{119}, вряд ли согласился бы остановиться, как бы его о том ни просили.

Когда мир был заключен так, как я рассказал, они захотели, чтобы мы присоединились к ним, — но я стал всячески отнекиваться: во-первых, мое присутствие в их компании могло вызвать подозрения, а кроме того, мне хотелось побыстрее прибыть на назначенную встречу. Тем не менее все мои возражения пропали втуне, и мы вынуждены были отправиться к господину герцогу Орлеанскому, который предавался беспутству в компании пятерых или шестерых приближенных. Он, казалось, забыл о том, что я служил кардиналу Ришельё и отказался служить ему самому, — и велел нам обоим сесть с ним за стол; напившись, он вдруг решил совершить нечто невероятное и позволил себе поистине княжескую причуду. Герцог захотел съесть омлет с живота Валлона, полковника Лангедокского полка^{120}, человека необычайно толстого и не имевшего ни единого шанса обрести естественные пропорции, ибо, вместо того чтобы хоть иногда садиться на диету, он только ел и ел. Валлон улегся на стол во весь рост, слуги положили омлет ему на пузо, а он был так пьян, что даже не почувствовал, как ему горячо, либо счел разумным не показывать этого.

Насытившись, герцог Орлеанский, а вслед за ним и все его приспешники, вовсю превозносившие его доброту, решили возвратиться в Париж и отправиться к знаменитой куртизанке Ла Невё. Моих отговорок он и слышать не желал, настаивая, чтобы я поехал вместе со всеми. Захмелев, мы натворили множество невообразимых глупостей, доведя до бешенства хозяйку и ее гостей, и тогда герцог Орлеанский, чтобы умиротворить присутствующих, пообещал их позабавить и послал за полицейским комиссаром — под тем предлогом, что в доме-де слишком шумят. Комиссар явился с подмогой, и герцог Орлеанский, спрятав нас в соседней комнате, вышел ему навстречу с одним только Валлоном. Оба забрались в постель, а Ла Невё уложили посередине. При виде этакой сцены комиссар, не узнав герцога, потребовал, чтобы тот встал, а когда последовал отказ, велел своим людям поднять его силой. Те бросились выполнять приказание, начали уже тормошить герцога, но были крайне удивлены, когда мы вышли из нашего убежища не только без каких бы то ни было враждебных намерений, но еще и с явным и глубочайшим почтением к тому, кто лежал в кровати, сняв перед ним шляпы. Но куда больше их потрясла принесенная нами одежда герцога Орлеанского; один только вид голубой ленты поразил их словно молнией. Поняв, как оконфузился, комиссар пал к ногам герцога, умоляя о прощении. Герцог отвечал, что ему нечего бояться, — это всего лишь славная шутка. Мы не знали, что он еще задумал, но продолжение не замедлило воспоследовать: он кликнул других куртизанок, которых комиссар еще не видел, заставил их выстроиться возле постели и повернуться задом. Потом он велел комиссару и его людям раздеться до подштанников, взять в руки свечи и воздать должное тому, что предстало перед их взором, — это он назвал почетным штрафом.