Мемуары M. L. C. D. R.

— Я думал, вы мне друг, но теперь расстроен тем, что ошибался. Если бы я действительно любил мадам де Ла Ферте, то вы были бы первым, у кого я искал бы участия: вам известно, как оба мы расположены к взаимному доверию, — но не нужно читать мне проповеди, как вы сейчас поступаете. Впрочем, повторю не для посторонних ушей: маршал ревнует совершенно напрасно. Мы встречаемся с его супругой лишь за карточной игрой, и я хотел бы, отыгравшись, никогда больше туда не возвращаться.

Хоть он и отрицал все, уверяя меня в обратном, я не усомнился, что он и впрямь влюблен; тем не менее я полагал дружеский долг выполненным. Затем я посетил мадам супругу маршала, знавшую меня хорошо, — но, впрочем, не настолько, чтобы догадаться о том, что мне поручено то приветствие, которое я собирался сделать. Она ответила, что ничуть не удивлена действиями маршала, — он-де хочет воспользоваться любым пустяковым предлогом, чтобы поссориться с нею и погубить ее, как уже погубил свою первую жену, — но найдутся люди, которые за нее отомстят; да если б она дала ему хоть малейший повод, то не стала бы оправдываться, — ведь в ревности мужа к жене-кокетке ничего необычного нет, — но всему свету ведомо, как честно она живет; и если б не карточная игра, она никого бы не видела; с какой же стати ее обвиняют в преступлении, всегда сопровождаемом кокетством и свиданиями?

Она бы говорила еще и еще, если бы я ее не прервал. Чтобы остановить этот поток слов, пришлось сказать: супруг-де не просил меня выслушивать ее оправдания; что до меня, то я не сомневаюсь в ее честности, однако этого недостаточно, чтобы убедить мужа, а действенное средство успокоить его — отказаться от общения с тем человеком, который вызывает у него подозрения, и если она лишь играет с ним в карты, то легко найдет ему замену — мало ли в Париже других игроков! Господин ее супруг достаточно справедлив, чтобы, как и я, не подвергать сомнению ее достойное поведение, и лишь из крайней деликатности предупреждает ее, опасаясь, что при его высоком положении завистники, не способные возвести напраслину на него самого, постараются оклеветать его жену, — а это причинит его репутации не меньше вреда.

Она возразила, что напрасно-де я все повернул как надо мне, а уж она-то знает, как дела обстоят на самом деле: ее муж — грубиян и ревнивец, и она всегда была бы с ним несчастна, но все же (я могу так и передать ему) останется покорной его воле: с человеком, о котором идет речь, она больше видеться не станет и даже закроет двери для всех, кто к ней приходит, не исключая и слуг. Это свидетельствовало разве что о степени ее досады, но поскольку моя миссия не обязывала меня надзирать за ней, я откланялся, столь же мало уверенный в ее добродетелях, сколь и в том, что она выполнит обещанное. Чтобы не дать сплетням смущать ее мужа, она перестала устраивать у себя карточную игру и несколько дней не выходила из дома. Но затем все же пригласила к себе того, о ком я рассказал, и с лихвой возместила свое воздержание.

Извещенный об этом соглядатаями, маршал задумал погубить и жену, и ее любовника и отправил троих драгун своего полка в Париж, чтобы заколоть одного и отравить другую. Первую часть замысла выполнить было нетрудно: мой приятель, возвращаясь как-то поздно вечером после карточной игры у маршала д’Эстре, подвергся нападению и был убит. Драгуны попытались скрыться, но один из них случайно свалился в сточную канаву близ улицы Сен-Луи; ему суждено было ответить за остальных — его схватили, бросили в тюрьму и пытали железом, чтобы узнать имена сообщников и того, кто приказал совершить убийство. Все рассказанное им лейтенант уголовной полиции Тардьё^{176} донес господину кардиналу, спросив, как же дальше поступить. Мазарини, кое-чем обязанный маршалу, велел помалкивать, а драгуна удавить в застенке. Так и сделали, но кардинал, опасаясь, как бы супруга маршала не стала следующей жертвой этих событий, предупредил ее: пусть впредь будет осмотрительней и постарается вернуть доверие мужа. Она была потрясена гибелью любовника, а призадумавшись о собственной участи, попросила защиты у Королевы-матери и под видом смирения стала помогать ей во всяких благочестивых трудах. Возвратившись, маршал нашел ее настолько изменившейся, что счел все прежние пересуды лживыми, а поскольку долго не виделся с ней, то и доказал свои чувства не как жене, а скорее как любовнице. Тем не менее она не захотела предать забвению это дело и потребовала объяснений, а поскольку вышла из этого спора победительницей, то супругу пришлось еще и извиняться за свои подозрения.