Мемуары мессира д'Артаньяна

/После Сент-Антуана- Сент-Оноре./ Так как она не знала, во что и верить после того, как я с ней обошелся, она услышала в свете, что я был арестован вместе с Дамой. Это поначалу возбудило в ней ревность, не поддающуюся никакому выражению; она тут же уверилась, что не должна больше искать другого резона, по какому я пренебрег свиданием с ней; но когда дело прояснилось в результате моего допроса и допроса ее мнимой соперницы, беспокойства ее души улеглись; она рассудила, что была неправа, обвинив меня, и сочла себя тем более обязанной желать мне добра, что этот несчастный случай произошел со мной исключительно во имя любви к ней; итак, едва она узнала о моем выходе из тюрьмы, как написала мне вторую записку. Она была написана совершенно в том же стиле, что и первая, только место свидания было перенесено от ворот Сент-Антуан к воротам Сент-Оноре. Была в ней еще и та разница, что вместо объявленных мне в первый раз трех сотен пистолей она обещала мне четыре сотни на этот раз, как вознаграждение, писала она, за мое заточение по ее вине. Я нашел ее манеру написания записок наилучшей в мире, хотя кто-нибудь другой, для кого не содержалось бы в ней такой прибыли, может быть, нашел бы ее скорее бесстыдной, чем славно написанной.

Мы не заходили ни в какой дом за все послеобеденное время. Мы только и делали, что прогуливались в Булонском лесу, и так как я очень хотел увидеть ее лицо открытым, я настаивал на этом столь настойчиво, что просто не верил в возможность ее отказа; но она настолько владела своей душой, что какие бы мольбы я к ней ни обращал, все это было мне бесполезно; она мне отвечала, что не желала потерять моего уважения, а это неизбежно с ней приключится, если она будет достаточно глупа, чтобы предоставить мне то, о чем я ее просил; пока я ее не увижу, она была уверена в том, что я ее не покину ради другой, или, по меньшей мере, если я ее и покину, может быть, я совсем ничего не выиграю от замены; в самом деле, она знала, если природа и обделила ее с одной стороны, она же ее вознаградила с другой; она должна была придерживаться своего решения и не потерять за один момент по собственной ошибке все то, что может сохранить разумным поведением тогда, как будет длиться наша связь. Она хотела дать мне этим понять, что была уродлива, и не получит никакой выгоды, показавшись мне; я же, тем не менее, не хотел ничему этому верить, и не так уж был неправ. В той же манере мы возвратились в Париж, и когда она меня попросила о другом свидании, я сказал ей, что она может выбирать любое время и место, поскольку всегда найдет меня готовым оказать ей услугу. В следующий раз мы встретились подле Венсенна, и выслушав мои мольбы войти в какой-нибудь дом, а не оставаться все время в карете, как мы сделали в предыдущий раз, она меня спросила, нет ли у меня какого-нибудь на примете. Я ей ответил, что не имел ввиду какого-нибудь особенного; у меня нет привычек ветреника, но я полагаю, мы будем так же хорошо встречены повсюду, куда бы ни пошли, как если бы были там завсегдатаями; в пригороде Парижа каждый занимался ремеслом доставлять удовольствие своему ближнему; а потому мы можем остановиться у первой попавшейся двери, и ее перед нами распахнут настежь.

/Маскане должна падать./ Она рассмеялась мне в ответ и сказала вести ее, куда я сам пожелаю, поскольку она отдавалась под мое покровительство; так мы оказались в Монтрее, в доме с очень красивым садом. Я попросил ее о той же милости, о какой просил и при первой нашей встрече, то есть, сделать мое счастье полным, позволив мне увидеть ее. Она мне ответила, значит, я все еще хочу быть неисправимым, она же меня уже предупреждала, если во мне есть хоть капля уважения к ней, то это высушит во мне даже и эту каплю в тот же миг. Ее ответ вовсе меня не удовлетворил, я лишь еще больше стал на этом настаивать; тогда она мне сказала: поскольку я так заупрямился в своем намерении, и нет никакого средства меня от этого отговорить, она соизволит меня удовлетворить, и будь, что будет — в то же время она сбросила свою маску, и от этого движения я действительно похолодел, словно мрамор. Тем не менее, это произошло совсем не от того, чем она мне, казалось, грозила — далеко не от того, напротив, она была прекрасна, как ясный день; но потому, что я тут же узнал в ней жену одного из моих лучших друзей. А ведь я уже говорил самому себе подчас, как здорово она на нее похожа. Однако я отбрасывал мысль, что это может быть она, поскольку не верил, что та была бы когда-нибудь в состоянии делать такие подарки, какой она мне вручила; и, должно быть, она выиграла эти деньги, уж и не знаю, в какую игру, дабы проявлять столь внушительные щедроты.