Мемуары мессира д'Артаньяна

Кто был страшно поражен, так это я, когда услышал от него такого сорта разговоры. Я ему ответил, уж не думает ли он, что я пожелаю жениться на Б… Я бесцеремонно бросил ему это слово прямо в лицо, придя в совершенный гнев от того, что он посмел предложить мне такую низость. Он принялся смеяться над моим ответом, заметив мне тотчас же, что я, наверное, на такой и женюсь, но, далеко не сделав меня богачом, как эта, она, быть может, будет такой же нищенкой, как и я сам. Он просил у меня прощения за вырвавшееся слово, но, наконец, надо было говорить откровенно со своими друзьями, потому что им льстить — это совсем не свидетельствовать, что на самом деле являешься тем, за кого себя выдаешь. Он мне наговорил еще множество других вещей, и все они были схожи с этими, так что я уже почти не знал, во сне я или наяву, и настолько я был потрясен его речами, что сказал ему в конце концов: если он хочет уверить меня, что он мне друг, как он пытался меня в этом убедить, я умоляю его дать мне лучший совет, чем этот; все то, что нацелено на разрушение моей чести, не могло явиться ниоткуда больше, как из дурного источника, или, по меньшей мере, от людей, вовсе не заботившихся о потере всего, что я имел наиболее дорогого. Я собирался сказать ему намного больше, когда он меня оборвал, не желая терпеть от меня еще более длинных речей. Он мне сказал, как прекрасно он видел, что со мной надо поступать, как с теми людьми, кого приходится вязать, чтобы отрезать им руку или ногу, когда того требовала необходимость — итак, поскольку я на них похож, желая погубить себя вопреки совету моих друзей, со мной должны обходиться в точности, как с ними; если меня и не надо было связывать, потому что здесь не шла речь об отрезании мне ни ноги, ни руки ради спасения остального тела, все-таки надо было держать меня покрепче за руку, чтобы я обязан был делать то, чего требовали разум и моя судьба; я сам нашел возможность жить в достатке, так не следовало позволять мне упускать такой случай из-за глупой угодливости по отношению ко мне; так как было бы вовсе не по-дружески иметь их в случае вроде этого, он мне снова заявлял, что у него нет больше денег для меня взаймы, чтобы вытащить меня из этого дела; пусть я возьму из кошелька той, кто мне его предложила; пусть я не буду обязан их ей возвращать, и это лучший совет, какой он только мог бы мне дать. Он добавил к этому — если я и находил теперь его слова немного резкими, настанет время, когда, отказавшись от этой мысли, я превознесу и благословлю его за то, что, вопреки моей собственной воле, он вынудил меня избрать наиболее подходящее для меня положение. Вот и весь резон, какой мне удалось из него вытянуть, и, придя в жуткое негодование от его поведения, я не мог помешать себе сказать ему — если я и верил до сих пор, будто те, кого называют честными людьми, разделяли общие убеждения, как одни, так и другие, то после того, что я услышал от него в настоящее время, я прекрасно вижу, в каком я пребывал заблуждении; должно быть, люди финансов имели абсолютно другую мораль, чем люди шпаги, поскольку я не верил в существование хотя бы одного-единственного человека со шпагой на боку, кто был бы в настроении последовать тому совету, что он мне дал; однако он давал его мне не только как сносный, но еще и расхваливал его, как чрезвычайно великолепный; а раз уж я придерживался совсем иного мнения, просто необходимо, чтобы кто-нибудь из нас двоих ошибался. Так пусть же он хранит свои деньги, поскольку он придавал им такое значение, что хотел убедить меня купить их ценой моей чести; я уже не попрошу их у него ни за что в жизни, главное, когда он пожелал назначить им цену вроде этой.