Мемуары мессира д'Артаньяна

/Обиженная Дама./ Я прекрасно понял по этому ответу, что они все втроем дали друг другу слово довести меня до бешенства. После того, как я выразил ему свое глубочайшее удивление, в какое я просто обязан был прийти, увидев его в таком настроении, я счел, что мне абсолютно бесполезно разговаривать с ним дальше — итак, не задержавшись у него надолго, я отправился к Месье де Лиону, и не застал его дома. Я спросил у его привратника, не вернется ли он вскоре, и когда тот мне ответил, что он не вернется до вечера, я решил обойти места, где у меня имелись дела, а заодно и провести время до тех пор. Я зашел и к себе, посмотреть, не являлся ли кто-нибудь меня навестить. Мой домохозяин сказал мне, что никто не приходил, за исключением одного лакея, у кого было для меня письмо, он оставил его у себя; и когда он сей же час сходил за ним, и едва я бросил на него взгляд, как увидел, что оно было от пресловутой Дамы. Я вскрыл его, дабы посмотреть, чего еще она от меня хотела после того, что я высказал в разговоре с ней самой. Мне казалось, что, не прибегая к резкостям, я достаточно ей наговорил и ясно дал понять, что ей не на что надеяться в отношении меня. Как бы то ни было, развернув письмо, я увидел, что она ничего больше и не ждала; вместо этого она осыпала меня упреками за мое поведение; она мне говорила — как это странно, что добрая воля, проявленная ею ко мне, навлекла на нее клевету с моей стороны; мне было позволено не ловить ее на слове, и она не нашла бы этому ни единого возражения, но если я был свободен делать это или нет, я, разумеется, не мог быть свободен жестоко трезвонить об этом на весь свет.

Я увидел по стилю, в каком было составлено это письмо, что она не находила ничего хорошего в моей похвальбе теми предложениями, какие она мне сделала. Весь Париж действительно говорил об этом, а так как она ничего и никому об этом не сказала, и все это не могло стать общеизвестным иначе, как потому, что я доверился ла Базиньеру, а тот уже передавал каждому встречному, мне не потребовалось ничего большего для признания собственной неправоты. Я явился к ней, принес ей мои извинения и наивно признался ей, в каком состоянии духа я это сделал. Никогда бы это не было сделано из пристрастия к клевете, и я мог бы дать ей в этом такую клятву, какую бы она сама пожелала, но я был избавлен от трудов. Она никогда не хотела меня больше видеть; либо ей нечего было делать с моей вежливостью, или же она была оскорблена презрением, какое я засвидетельствовал ей, отказавшись от предложения, что она без каких-либо затруднений сделала мне сама.

/Четвертый и последний./ Месье де Лион, кто оказался более достойным человеком, нежели другие, не пожелав изменять слову после того, как он мне его дал, сказал мне в тот же вечер, когда я к нему зашел, что у него вовсе не было денег, но он их непременно найдет для меня к следующему утру; он меня умолял, однако, не говорить никому, что именно он мне их дал; он ожидал от меня этой милости, гораздо более значительной для него, чем я мог бы подумать; итак, дабы я не загорелся ложным благородством и не распространялся о том, что это он доставил мне такое удовольствие, он потребует от меня клятвы, согласной с тем, о чем он меня просил; я не должен нагромождать трудностей по этому поводу, а просто удовлетворить его желание и тем самым оставить его душу в покое.