Мемуары мессира д'Артаньяна

/Розыски./ Наконец, еще какое-то время он не являлся в Париж и не хотел позволить своей любовнице приехать навестить его там, где он находился; он считал, что это время усыпило бдительность Министра, и теперь он мог пуститься напропалую. Он выскочил на английском коне через задние ворота своего жилища, и, спешившись у первой же почты в пунцовом костюме и в плаще того же цвета, как если бы он был каким-нибудь Офицером, на следующее утро прибыл в Париж, когда все еще полагали, будто он в своей постели. В то же время он был у своей красотки, кто, обладая воинственными наклонностями, нашла его еще в тысячу раз более привлекательным в этой одежде, чем в той, что он привык носить. Они насладились друг другом вволю, и как люди, изголодавшиеся и не видевшиеся слишком долго. Впрочем, не так уж это и наверняка, что они чересчур постились, ни один, ни другая, и особенно она, чье ремесло не особенно хорошо согласовывалось со столь длительным воздержанием. Как бы там ни было, проведя остаток дня вместе, не желая больше никакой иной компании, кроме их собственной, они послали к вечеру за подругой Эрвара вместе с Советником Парламента, неким Фэдо, кто принадлежал к близким друзьям Аббата. Они поужинали вместе и повеселились как следует. Затем они улеглись по двое, потому как подруга Эрвара не устраивала себе церемоний быть ему неверной. Между тем настало следующее утро, любовница Аббата, кому он преподнес в подарок кошелек, где обнаружилась сотня луидоров, захотела сходить использовать какую-то их часть и купить себе платье. Итак, поднявшись первой, под предлогом пойти заказать что-нибудь к обеду, она взяла вбок, решившись забежать на Улицу жестянщиков, где располагались тогда торговцы шелком, продававшие самые прекрасные ткани в Париже. По воле случая она кинула взгляд, выходя, на дверь по другую сторону улицы, находившуюся почти напротив ее собственной. Она увидела там человека с довольно злобной миной, да и весь вид его выдавал в нем то, что называют обычно шпиком прево, сержантом или другими похожими именами. Это была главная ее мысль, когда она увидела, как пристально он ее разглядывал, как бы с каким-то намерением. Она, тем не менее, не подала никакого вида, из страха, если она покажется ему растерянной, то это даст ему право поверить в то, во что она не желала позволить ему поверить. Она сообразила, что все это должно было касаться Аббата, потому как за собой она не знала тогда никакого дела, он просто не мог охотиться за ней, хоть бы он расшибся, ее разглядывая.

/Шпик у двери./ Она, однако, пустилась в путь, не туда, куда намеревалась пойти сначала, но лишь бы не дать понять по возвращении к себе, будто бы она что-то заметила и старалась по этому поводу распорядиться. Она действительно не могла бы сделать шаг вроде этого, не погубив Аббата, а, может быть, не погубив и саму себя, поскольку во всякий день видишь, как любовницу делают ответственной за все проделки ее дружка. Но она не уходила далеко оттуда; она только зашла к своему мяснику отменить заказ, сделанный ею накануне; она рассудила очень предусмотрительно, ведь если бы ей его принесли, это тотчас бы уверило этого шпика, что у нее собралась компания, и именно та, какую он и искал. Она проделала это так проворно, как было для нее возможно, и, вернувшись назад, увидела, заходя внутрь, как ни в чем не бывало, что шпик стоял по-прежнему на том же месте, на каком она его и оставила. Он был там ради Аббата, как любовница себе это и представила. Шпион, кого Месье Кольбер отправил в Аваллон, узнав накануне, якобы Аббат, как говорили, слег в постель из-за своих головокружений, возвращался на почтовых весь остаток дня и всю ночь, как Месье Кольбер ему и приказал, дабы предупредить его о том, что произошло. Этот Министр тотчас же послал отыскать человека, каким он пользовался, когда желал арестовать кого-либо, и это тот уже выставил на пост чудака, о каком я недавно говорил.