Мемуары Муми-папы

Около этого времени я впервые возымел вкус к резьбе по дереву. Это особое дарование, должно быть, даётся от рождения, оно, так сказать, у меня в крови. Первая проба моего таланта была более чем скромна. На нашей судостроительной верфи мне приглянулась деревяшка, я подобрал её, нашёл ножик и стал вырезать великолепную штуку — впоследствии ей суждено было украсить потолок штурманской рубки. Она имела форму луковицы и была искусно инкрустирована рыбьей чешуёй.

К сожалению, Фредриксон очень скупо отозвался об этой важной детали оснастки: он не мог думать ни о чём другом, кроме как о спуске лодки на воду.

И вот «Марской аркестр» готов к спуску. Радуя своим великолепием глаз и ярко рдея на солнце, лодка покоилась на четырёх резиновых колёсах (они должны были выручать её на коварных песчаных отмелях), а Фредриксон раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым галуном. Он залез под лодку и осмотрел её. Я услышал, как он пробормотал: «Так я и знал. Села накрепко. Теперь мы проторчим здесь до восхода луны».

У Фредриксона развязался язык, когда он начал ползать вокруг «Марского аркестра», — верный признак того, что он не на шутку озабочен.

— Снова-здорово — опять в путь, — сказал Супротивка зевая. — Уа-а, ва-а. Ну разве это жизнь — та, какой вы живёте? Всё-то вы переменяете, переселяетесь, шныряете повсюду с утра до вечера. Такой активный образ жизни до добра не доведёт. Тоска зелёная, как подумаешь о всех тех, кто работает и корпит и что из этого получается. Был у меня родственничек, изучал тригонометрию и дозанимался до того, что у него отвисли усы, а когда одолел эту самую тригонометрию, явилась Морра и сожрала его. Так вот и улёгся он в животе Морры со всей своей учёностью!

Высказывания Супротивки вполне в духе Снусмумрика, который давно руководствовался той же ленивой звездой. Неведомый папаша Снусмумрика нимало не заботился о том, о чём поистине стоило позаботиться, нимало не заботился о том, чтобы остаться в памяти потомков (и, как я уже говорил, не остался бы, если б я не ввёл его в свои мемуары). Так или иначе, Супротивка ещё раз зевнул и осведомился о дне нашего отъезда.

— Как, ты всё же с нами?! — спросил я.

— Ну разумеется, — удивлённо ответил Супротивка.

— Прошу прощенья, — сказал Зверок-Шнырок, — вот и мне вроде как тоже подумалось о чём-то таком… Мне больше просто невмоготу жить в банке из-под кофе!

— Неужто?! — изумился я.

— Эта красная краска никак не хочет сохнуть на жести! — заявил Зверок-Шнырок. — Она упрямо лезет мне в еду, в кровать, в усы… Я просто вне себя, Фредриксон, я просто вне себя!

— Это уж чересчур. Лучше упаковываться, — сказал Фредриксон.

— Ой! — воскликнул его племянник. — Ай! Мне нужно собраться с мыслями! Такое долгое путешествие… совсем новая жизнь… — И Зверок-Шнырок умчался, разбрызгивая вокруг себя красную краску.

«А ведь пускаться в путь с таким экипажем весьма рискованно», — подумал я.

Ну а «Марской аркестр» продолжал крепко сидеть на месте, его резиновые колёса глубоко увязли в песке, и он не мог сдвинуться ни на дюйм. Мы вырыли целую судоверфь (так что образовалась ещё одна прогалина в лесу), но это не помогло. Фредриксон сидел, обхватив голову лапами.

— Не тужи так горько, дружок, — сказал я.

— А я не тужу, — ответил Фредриксон. — Я думаю. Лодка накрепко засела в песке. Спихнуть её в реку не удаётся. Следовательно, надо подвести реку к ней. Каким образом? По новому руслу. Каким образом? Создав новое русло. Каким образом? Набросав камней…

— Каким образом? — поощрительно спросил я.

— Нет! — вдруг воскликнул Фредриксон с такой силой, что я аж подпрыгнул. — Друнт Эдвард. Если он сядет в речку, она выйдет из берегов, и…

— Неужто у него такой большой зад? — спросил я.

— О, ещё какой, — коротко ответил Фредриксон. — У тебя есть календарь?

— Нет, — ответил я, взвинчиваясь всё больше и больше.

— Позавчера гороховый суп. Значит, сегодня у него субботнее купание, — вслух размышлял Фредриксон. — Ладно. А ну, пошли!

— А они злые, эти друнты? — боязливо осведомился я, когда мы двинулись вниз по речке.

— Ещё бы, — ответил Фредриксон. — Но если и наступят на кого, то только по оплошке. А потом целую неделю плачут. Расходы по похоронам тоже берут на себя.

— Слабое утешение раздавленному, — пробормотал я и почувствовал себя ужасно бесстрашным. Позвольте спросить, дорогие читатели, мудрено ли быть бесстрашным, когда не боишься?

Фредриксон вдруг остановился и сказал:

— Здесь.

— Где? — удивился я. — Неужели он живёт в этой башне?

— Это его нога, — объяснил Фредриксон. — Тихо, сейчас я буду кричать. — И он крикнул во всё горло: — Эй, на борту! У борта Фредриксон! Где ты сегодня купаешься, Эдвард?

И раскатом грома откуда-то сверху грянуло:

— В море, как обычно, песчаная ты блоха!

— Искупайся в реке! Песчаное дно! Мяконькое и приятное, — крикнул во всё горло Фредриксон.

— Дудки! — молвил друнт Эдвард. — Всякий знает, что в этой речке, морра её побери, до чёрта камней!

— Да нет же! Песчаное дно! — продолжал гнуть своё Фредриксон.

Друнт некоторое время бормотал что-то себе под нос и наконец сказал: