Мемуары наполеоновского гренадера

На этой первой перекличке присутствовало немного людей. Мы были счастливы вновь встретить друг друга, поскольку17-го декабря, в Вирбаллене, едва успели и парой слов перекинуться. Каждый пришёл сюда сам, своей собственной дорогой.

Следующие дни прошли аналогично – каждый день сбор и перекличка. На четвёртый день мы узнали о кончине одного из старших офицеров Молодой гвардии. Он умер от горя, узнав о трагической гибели французской семьи, проживавшей в Москве, которая ушла из Москвы вместе с армией, чтобы быть с ним. Я уже рассказывал о её ужасной судьбе.

29-го декабря я чувствовал себя уже значительно лучше. Лицо приняло прежнюю форму, правая нога пошла на поправку, рука тоже, – а все благодаря мадам Жантиль, заботившейся обо мне, как о ребёнке. Приехал её муж, буквально на пару дней – ему необходимо было встретиться со своим крестным – он руководил отправкой товара в Россию. После нашего ухода торговые связи с этой страной возобновились. Муж мадам Жантиль рассказывал мне, что три года прослужил в Третьем гусарском, но после двух тяжёлых ранений у Данцига, его отправили в отставку по инвалидности. Однако он предпочёл остаться в этой стране и завести дом и семью. Здесь он приобрёл много друзей, а в Шампани – на своей родине, он бедняк – там у него ничего нет.

На следующий день, 30-го декабря, я и Гранжье отправились с визитом к храброму Пикару, который, по словам друзей, сильно заболел. Гренадер, который жил там же, сообщил нам его адрес.

Мы пришли. Какая-то женщина в траурном платье, с меланхолическим выражением лица, показала нам его комнату. Мы прошли длинным коридором до самого конца. Дверь в комнаты Пикара была слегка приоткрыта. Мы остановились, чтобы послушать, как своим глубоким басом Пикар поёт свой любимый куплет из «Cure de Pomponne».

«Ah! tu t’en souviendras, la-ri-ra,
Du depart de Boulogne!»

«Ах! А помнишь ли ты, ла-ри-ра,
Отъезд из Булони!»

(перевод мой. – В.П.)

Нас потряс его вид – лицо белое, как снег, более напоминало маску, чем лицо живого человека. Он рассказал нам о своей болезни, при этом называя себя «салагой» и «старым дураком».

– Слушайте, mon pays, – сказал Пикар, – то, что произошло со мной, для меня – как ружейный залп в лесу 23-го ноября. Я понял, что я вообще уже ни на что не годен. Эта жалкая кампания доконала меня.

– И если, – продолжал он, – если со мной случится нечто ужасное – не вмешивайтесь.

С этими словами он встал, схватил с каминной полки бутылку можжевеловки, достал три чашки, наполнил их и предложил выпить за наше благополучное прибытие.

– Сделаем так, – сказал Пикар, – мы проведём весь день вместе, а вечером я приглашаю вас на ужин.

Тут он позвал женщину, та пришла вся в слезах. Я спросил у Пикара, что с ней, и он рассказал, что сегодня утром похоронили её дядю – старого холостяка, капитана, похоже, очень богатого человека. По этому поводу решили устроить большой поминальный ужин. Пригласили и его, а он пригласил нас – на ужин ожидался жареный фундук. Но потом Пикар решил, что гораздо лучше ужинать у себя в комнате вместо того, чтобы напрасно тратить время в компании плачущих и всхлипывающих существ, каждый из которых претендует на долю наследства – обычное явление, когда умирает богатый дядя. Он сказал женщине, что он не сможет присутствовать – к нему пришли друзья и, кроме того, он настолько чувствителен, что не нужно сильно стараться, чтобы вызвать у него бурные слезы. При этом он сделал вид, будто плачет. Женщина снова заплакала, а мы – уж больно это комично выглядело – вынуждены были спрятаться за носовыми платками, чтобы не лопнуть от смеха. Добрая женщина подумала, что мы тоже плачем – и тотчас велела накрыть наш стол, добавив, что нас следует обслужить в первую очередь. Потом она ушла, а две служанки принесли нам ужин. Еды было столько, что мы бы и за три дня все это не съели.

Догадаться не трудно – наш обед пошёл очень весело. А вот, когда мы вспомнили наши страдания, погибших и пропавших без вести друзей – вот тогда нам стало грустно.

Время шло, мы по-прежнему курили и пили, когда появилась хозяйка, чтобы сказать, что нас ждут на кофе. Она пошла впереди нас. После очень многих поворотов направо и налево, мы вошли в большой зал. Первым шёл Гранжье, потом я, Пикар замыкал шествие. Мы увидели длинный стол, ярко освещённый несколькими свечами. Вокруг стола сидели четырнадцать женщин разного возраста – все в трауре. Перед каждой стояли чашка, стакан, лежала трубка с длинным мундштуком и табак, потому что в этой стране почти все женщины курят, особенно жены моряков. Оставшуюся часть стола занимали бутылки рейнского и можжевёловой водки.