Мемуары непрожитой жизни

Меня очень долго не могли госпитализировать. Скрывали. Потому что позор.

Пятьдесят шагов на шесть

Наконец, я попала в маленькую частную клинику, где лечение проводили анонимно.

Коридор – пятьдесят шагов на шесть. Вход в туалет. Сигарета.

Возвращаешься в палату. Только приляжешь – ноги сами встают.

Коридор – пятьдесят шагов на шесть. Вход в туалет. Сигарета.

Тогда я не понимала, что меня лечат одним из самых тяжелых препаратов первого поколения – галоперидолом, который вызывает повышенную двигательную активность.

Коридор – пятьдесят шагов на шесть. Вход в туалет. Сигарета.

Два месяца.

01 декабря 2015 года

Сейчас очень много написано про плохие условия в психиатрических больницах.

Но это не главное. Я лежала в хороших санитарных условиях.

Самое страшное – невозможность куда-либо деться, отсутствие собственного выбора.

Как сельскохозяйственное животное, которое ведут на убой. Его кормили из соски, растили, пасли – воспитывали. У животных формируется условный рефлекс по отношению к человеку, который его кормит. И оно доверчиво идет на смерть. Туда, где нет выбора.

Психиатрическая больница – это маленькая социальная смерть. Тебя кормят, за тобой ухаживают. Но ты не можешь выйти за пределы отведенного тебе «пастбища» – пятьдесят шагов на шесть. Не можешь принимать решения за себя. Этакий двадцатисемилетний младенец, которого принудительно держат в кроватке.

Или даже не в кроватке. В тюрьме. За то, что ты ничего не совершал. За то, что ты заболел.

Некуда деться: на дверях решетки, на посту санитар, окна заперты.

И это «некуда деться» создает ощущение, что тебя привели на убой.

Проходит день рождения сына. Ему четыре года, но ты не можешь его поздравить. Тебя для него нет. Сейчас… а может, насовсем.

Диагноз

Выписка. Я и мама сидим в кабинете заместителя начальника клиники.

– Какой у меня диагноз? – спрашиваю я.

Мне надо знать точно. Возможно, у меня деменция, тогда пора приводить дела в порядок.

– Мы не можем пока определить, какой у вас диагноз. – Врач крутит руками у меня перед лицом – впрочем, как обычно.

– Мне нужно знать, какой у меня диагноз! – Я повышаю голос.

– Мы не знаем, – сдается врач. – То ли шизофрения, то ли маниакально-депрессивный психоз.

03.12.2015 года

Ну что ж, кульминация завершена. Долго я ее откладывала. Долго-долго. Боялась боли. Но оказалось, все не так страшно, если не писать в подробностях.

Теперь расскажу, как я из этого выбралась.

Диагноз мой так и не уточнили. Но уже с высоты одиннадцатилетнего опыта болезни и кое-какого приобретенного образования (оставим это наперед), я точно могу сказать: маниакально-депрессивный психоз (по новой классификации – биполярное аффективное расстройство) с выраженными маниакальными (радостными) и депрессивными (безрадостными) фазами.

С большим сарказмом вынуждена констатировать, что маниакально-депрессивный психоз – очень модная болезнь в творческой среде. Потому что ею болел, скажем, Гоголь. И бесполезно объяснять литератору-ипохондрику, что депрессивная фаза – это не когда ты сидишь в бассейне и, попивая коньяк, разъясняешь девочкам о психиатрическом происхождении своего таланта. Это когда твой мозг намертво приковал тебя к кровати и ты не можешь встать, даже чтобы поесть, и только природная брезгливость заставляет тебя доползти до туалета.

Я выгоняю Алика

Некоторые обстоятельства я сейчас пропускаю, потому что очень тяжело писать.

Когда я приехала, дома был полный порядок. Везде чувствовалась женская рука, и даже были вставлены новые металлопластиковые окна. Ребенок был ухожен и уже отвык от матери.

Оставалась только одна проблема: это до сих пор был мой дом. То есть проблема была только в моем присутствии.

Констатацию этого факта я встретила затяжной истерикой, как будто меня и не лечили.

А потом села на сломанный диван в кухне и «зависла».

– О чем ты думаешь? – разъярился Алик.

Я ничего не объясняла, просто смотрела в одну точку.

Алик вызверился и своими руками-молотами схватил меня за предплечье так, что выступили синяки. Я обозвала его и замахнулась рукой для пощечины, но получила пощечину сама, да такую, что меня свалило с ног.

– Я вызову полицию! – заливаясь слезами, пригрозила я.

– Ты теперь шизофреничка! – Алик возбужденно заходил по квартире.

Полицию я все-таки вызвала.

– Она все врет! Она сумасшедшая! – кричал Алик, когда его забирали в машину.

В его новое мировоззрение не укладывалось, что зареванная шизофреничка не подлежит насилию, какой бы сумасшедшей она ни была.

Он вернулся тем же вечером. Но я не открыла входную дверь с так заботливо врезанными еще во времена бабки Нины четырьмя замками.

Алик ушел и вернулся только через несколько месяцев. За вещами.

Еще через год мы развелись, и он женился на Ольге.

Черные годы

Я больше не могла работать на железной дороге, потому что не проходила психиатра на медкомиссии.

И вдруг, через маминых знакомых, меня удалось устроить по специальности.

Это было ужасно, и одновременно – удача.