Мемуары папы Муми-тролля

– В молодости я был бравый муми-тролль, – сказал он самому себе. – Да и теперь я тоже не так уж плох, – добавил он, весело и тяжело ступая по земле.

Пятая глава, где я (после короткого испытания моей сообразительности) даю описание семьи Мюмлы и праздника больших сюрпризов, на котором я из рук Самодержца принимаю волшебные подарки

Я и по сей день твердо уверен в том, что дронт Эдвард собирался усесться на нас. Потом он, без сомнения, стал бы горько плакать и устроил бы нам на удивление пышные похороны, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. А вскоре после этого он, совершенно точно, очень быстро забыл бы это печальное происшествие и уселся бы на кого-нибудь другого из своих знакомых, на кого был в ту минуту зол.

Как бы там ни было, у меня в решительный момент родилась идея. Как обычно, в голове моей щелкнуло, и идея появилась на свет. Я храбро подошел к этой свирепой горе и сказал, сохраняя спокойствие:

– Привет, дядя. Рад повстречаться с тобой снова. У тебя опять болят ноги?

– И ты осмеливаешься спрашивать меня об этом, водяная блоха? – проревел он. – Да, у меня болят ноги. Да, у меня болит хвост! И в этом виноваты вы!

– В таком случае, – сказал я спокойно, – вы, дядя, очень обрадуетесь нашему подарку: это настоящий спальный мешок из гагачьего пуха! Он сделан специально для дронтов, которые садятся на что-нибудь твердое!

– Спальный мешок? Из гагачьего пуха? – спросил дронт Эдвард и близоруко взглянул на нашу тучу. – Вы, морровы щетки для мытья посуды, конечно, надуете меня. Эта подушка, поди, набита камнями…

Он вытащил тучу на берег и подозрительно обнюхал ее.

– Садись, Эдвард! – крикнул Фредриксон. – Тебе будет чудесно: мягко и уютно!

– Это ты уже говорил, – сказал дронт. – Тогда ты тоже сказал: «Мягко и уютно». А что было на самом деле? Самое что ни на есть колючее, жесткое, жутко каменистое, бугристое, корявое, Морра его подери!..

Потом Эдвард уселся на тучу и погрузился в задумчивое молчание.

– Ну? – закричали мы нетерпеливо.

– Хрумф… – угрюмо сказал дронт. – Здесь, кажется, есть несколько довольно мягких местечек. Посижу еще немного и решу, надо вас наказывать или нет.

Но когда дронт Эдвард принял решение, мы были уже далеко от рокового места, где могла бы разыграться заключительная сцена всех моих надежд и мечтаний.

Очевидно, эта незнакомая страна была страной круглых холмов. Вокруг нас, насколько мог видеть глаз, простирались их зеленые, поросшие травой шапки. Эти холмы пересекались длинными низкими стенами, сложенными из булыжника, над которыми, видно, пришлось немало потрудиться. А вот редкие домишки были большей частью построены из соломы и, по моему мнению, никуда не годились.

– Зачем они понастроили эти стены из булыжника? – удивился Юксаре. – Они кого-то запирают или, наоборот, кого-то не пускают внутрь. И куда, впрочем, все они подевались?

Вокруг царила полная тишина, никаких следов взволнованной толпы, которая, казалось бы, должна была нестись со всех ног, чтобы поглядеть на нас, узнать про бурю, восхищаться нами, посочувствовать нам. Я был сильно разочарован и думал, что другие разделяют мои чувства. Проходя мимо маленького домишки, который выглядел хуже остальных, мы услыхали, что кто-то играет на гребенке. Мы постучали четыре раза, но никто не ответил.

– Привет! – крикнул Фредриксон. – Дома есть кто-нибудь?

И тут послышался тоненький голосок:

– Нет, никого нет!

– Странно, – заметил я. – Кто же это разговаривает?

– Я, Дочь Мюмлы, – отвечал голос. – Только вам нужно поскорее уходить, мне не велено никому отпирать дверь, покуда мама не вернется!

– А где твоя мама? – спросил Фредриксон.

– Она на садовом празднике, – ответил огорченно тоненький голосок.

– Почему же ты не пошла с ней? – удивился Шнырёк. – Ты что, слишком маленькая?

Дочь Мюмлы расплакалась.

– У меня болит горло! Мама думает, что у меня дифтерит!

– Открой дверь, – ласково сказал Фредриксон. – Мы поглядим твое горло. Не бойся.

Дверь открылась. Перед нами с красными от слез глазами стояла Дочь Мюмлы. Шея у нее была повязана шерстяным платком.

– Сейчас поглядим. Скажи «а-а-а»! – велел Фредриксон.

– Мама еще думала, что у меня сыпной тиф или холера, – мрачно пробормотала Дочь Мюмлы и открыла рот: – А-а-а…

– Никакой сыпи, – сказал Фредриксон. – А горло болит?

– Ужасно, – простонала Дочь Мюмлы. – Оно у меня срастается, ясно вам? И скоро я не смогу ни есть, ни разговаривать, ни дышать.

– Иди сейчас же ложись в постель, – ужаснулся Фредриксон. – Мы должны привести твою маму. Сию же минуту!

– Не надо! – воскликнула Дочь Мюмлы. – На самом-то деле я вас просто обманула. И вовсе я не больна. Меня не взяли на садовый праздник, потому что я вела себя просто невыносимо, даже маме я надоела!

– Зачем же ты нас обманула? – спросил ошарашенный Фредриксон.

– Потому что так интереснее! – ответила маленькая Дочь Мюмлы и снова заревела. – Мне ужасно скучно!