Мемуары. Переписка. Эссе

Погода в Коктебеле отличная. Спокойный синий август, до черта фруктов, море 23 градуса. В горы, к сожалению, ходить не могу, мешает эндартериит, но небольшие прогулки делаю.

Насчет стихов памяти Петровых договорились. Три стихотворения где-то в I квартале будущего года. А вдруг и раньше, как освободится место.

«Приглашение на казнь» действительно лучшая вещь, хотя и сильно отдает Кафкой. Я к этому господину почувствовал отвращение, прочитав довольно-таки скверные стихи о том, что никакие батальные сцены не возместят ему духовного ущерба, связанного с утерянной свободой. Под батальными сценами этот сукин сын имел в виду первые три года войны, т. к. стихи помечены 1944 г. Хорош гусь!

Поэма об испытании вер только замышлена. Когда я еще до нее доберусь! С историческими допущениями можно многое умеючи увидеть и понять. Если говорить об интересующем тебя XVIII в., то стоило императрикс Елисавет протянуть еще года два и скончаться не 53, а 54–55 лет, как Пруссия была бы разгромлена вдребезги, Кенигсберг превратился б в губернский град Российской империи, но этим бы дело не ограничилось. Победила бы в Семилетней войне австро-испано-французская коалиция, и по миру 1763 г. Канада осталась бы за французами, которые вместе с Луизианой замкнули бы 13 будущих штатов в полукольцо. С юга бы его консервировала католическая Испания. Проблема отделения протестантской Америки могла надолго отдалиться. Во всяком случае, это не стало бы делом XVIII в.

С Глазковым, боюсь, что суть вопроса в затухающей шизофрении. Болезнь дала свой пик в глазковские 20-е гг., затем стала затухать. Пик совпал с лучшими стихами. Потом их становилось все меньше. Изменился и собственный образ, отпечатленный в стихах. Ведь вообще-то у него и впрямь бывали гениальные откровения. Не говорю уж об архисамостоятельном почерке. Кого ты разумеешь под учениками? Евтушенко-вознесенскую когорту? Пошли они к дьяволу, надоела мне их скверная плодовитость, которая, по словам Врубеля, добьет и прекрасное.

Читаю сейчас «Симплициссимуса».

В Москве буду через 10 дней, так что ответ пиши уже на столицу.

Будь здоров и счастлив.

Обнимаю.

Твой Сергей

Привет Гале и от Гали привет.

№ 12

26. I.80

Дорогой Дезик! Шлю вдогон новое письмо, т. к. только что получил твое. Они разминулись в дороге. Посвящение выскочило по дурацкой небрежности[272]. А за всем уследить не могу. Думаешь, есть предел разгильдяйству. Оказывается, его нет.

Спасибо за доброе мнение об «Абсолюте». Артистизм в нем действительно есть, я писал его с удовольствием, а где удовольствие, там и артистичность — это вещи неотъединимые. Аллюзий я избегал, даже куски о посольстве из-за этого вдвое сократил, но вещь эта, конечно, созвучная, особенно по природе иронии. Одно «объемное изображение» совсем в духе иносказаний нашего века.

Соображения по поводу Андрея справедливы, но тут уже ничего не поделаешь. «Таким ему, Чуриле, Господь быть повелел»[273]. Кстати, Чурила, несмотря на открытый хохот над ним сказителя, все-таки относится былиной к молодым богатырям. До Святогора, Ильи, Добрыни и даже Алеши ему куда как далеко, а все же в пантеон входит. Так и с этими бродягами.

Бориса попробую достать.

Привет твоей Гале. От моей тоже.

Здоровья!

С. Наровчатов

№ 13

18. IV.80

Дорогой Дезик!

Прости, что долго не отвечал. Мешали разные нужные и ненужные дела. Больше, конечно, ненужные. Только что возвратился из Финляндии. Впервые там после зимней кампании 1939–1940 гг. Понравились мне и финны, и самая страна. Думал, что оживет давняя неприязнь: ни следа не осталось. Хороший работящий народ. Люди скромные, чуть скучноватые. Когда выпьют, становятся в самый раз.

Хельсинки, по-шведски Гельсингфорс (там двуязычие, при преобладании финского), до сих пор невелик размерами — меньше полмиллиона населения. Напоминает хорошо ухоженный большой губернский город. Нет гигантомании. Дома не выше 6–8 этажей. Новые здания и памятники отличной архитектуры и первоклассного ваянья, за исключением архитрадиционного Маннергейма на коне и с саблей. Главный проспект, кстати говоря, носит его имя. Человеку моей биографии была несколько странна такая обытованность: «Книжный магазин на проспекте маршала…» etc. Просто диковинно. Я не люблю обычно писать о своих вояжах, но тут, как сам понимаешь, исключение, связанное с воспоминаниями сорокалетней давности.

Едва пересекли границу на обратном пути, как меня начала бить лихорадка — 39,5. Еле добрался до дому. Сейчас уже полегче, нормальная температура.

Взялся написать общую рецензию на твою книгу о рифме (I и II часть[274]). К Первомаю напишу, материалы мне переслали третьего дня.

Книжечки Глазкова, по счастью, сохранились в полном, кажется, составе у Введенского; приятеля и соседа Коли по Арбату. Николай не в пример своему великому тезке, сохранил свои «Мертвые души» у доброго товарища. Хитрюга!

Нам надо, Дезик, встретиться. В Москве, сдается, ты меня попросту избегаешь. Эдак не годится!

Вот пока и все.

Обнимаю.

Здоровья и счастья.

С. Наровчатов

№ 14

Москва, 06.V.80.

Дорогой Дезик!