«Мемуары шулера» и другое

И каждый вечер из семисот или восьмисот триумфальных спектаклей мадам Сара Бернар произносила, простирая руки к небесам, слова:

― Что ж, пора за гриву ухватиться! Aléa jacta est!

Алиса Лавинь

Помню, как-то вечером я сидел в отцовской артистической уборной в театре «Ренессанс», болтая с его администратором Полем Мюссе, мужем Селины Шомон и бывшим директором «Пале-Рояль», когда вдруг в комнате появилась дама. Ещё молодая, но волосы с проседью, широко распахнутые бледно-голубые глаза на скорбном, хоть и улыбающемся личике, она семенила маленькими шажками, обеими руками держась за талию молодой женщины, которая таким манером направляла её движения и служила ей глазами.

Едва появившись, она заговорила:

— Где он? Да где же он?

Отец тут же вскочил, поспешил к ней навстречу и взял за руки.

— Здравствуй, Алиса!

— Ах, Люсьен, как же я рада тебя «видеть»!

Она щедро осыпала его комплиментами, теми неожиданными и особо лестными комплиментами, какие расточают лишь те, кто не может видеть.

Когда она уселась, Мюссе подошёл к ней, обнял за плечи и, не говоря ни слова, нежно расцеловал.

— Кто это меня целует? Это вы, Люсьен?

— Нет, это не Гитри. Догадайся, кто тебя целует!

— Ах, это ты, Мюссе!!

Она узнала его по голосу.

И тогда принялась без конца повторять: «Ах, спасибо, спасибо, спасибо, благодарю тебя за всё... ах, я так тебе благодарна!» — и заплакала. Незрячие глаза, из которых льются слёзы, — это поистине душераздирающее зрелище.

За что же она так растроганно его благодарила?

А вот за что.

В 1896 году, десять лет назад, была в театре «Пале-Рояль» одна неотразимо забавная и очень любимая, горячо обожаемая публикой актриса — кстати, на неё слегка похожа очаровательная мадемуазель Арлетти из театра «Буфф». Звали её Алиса Лавинь.

Вот уже несколько месяцев, как она видела всё хуже и хуже. Она обращалась ко всем докторам, ко всем окулистам Парижа. Но всё было напрасно. Зрение слабело день ото дня. Она неотвратимо слепла.

Весь театральный мир был глубоко опечален этим известием.

Однажды она вошла в кабинет своего директора, Поля Мюссе.

— Патрон, больше нет никакой надежды.

— С чего это ты говоришь мне такие вещи?

— Потому что нынче утром я была у нового окулиста, и он не стал ломать со мной комедию, которую вот уже полгода играли со мной другие... в общем, ещё до летних каникул всё будет кончено навсегда.

— Ах ты лгунья ты этакая! — возразил на это Мюссе. — Ты лжёшь или, вернее сказать, пытаешься проповедовать неправду, надеясь познать истину. Так вот, моя маленькая Алиса, те, кто тебя лечит, как раз нуждаются в твоём доверии, и если ты хочешь исцелиться, надо, чтобы отныне...

— Да нет же, мой бедный патрон, клянусь, он мне сказал, что...

— Что ж, стало быть, ты ошибаешься. Ты была нынче утром у своего нового окулиста?

— Да, была.

— Так вот, а я только что от него! Мы с ним долго говорили о тебе. Он объяснил мне, что с тобой...

Он и вправду встречался с этим доктором, и тот — увы! — не оставил никакой надежды: её болезнь неизлечима, и через несколько недель она окончательно ослепнет.

— Ты поправишься, клянусь.

— Да нет, это безнадёжно.

— Конечно, поправишься! Не веришь? Сейчас увидишь. Твой ангажемент уже кончается?

— Да, на исходе.

— Так вот, я ангажирую тебя ещё на три года... Поняла? Надеюсь, теперь успокоилась? Что ж, а теперь давай подпишем.

Вскоре она перестала играть. Полгода спустя она уже и дня от ночи отличить не могла. Режан организовала в театре «Водевиль» представление в её пользу, какого никогда ещё не видели прежде: Сара Бернар, Бартэ, Эмма Кальве, Роза Карон, Жанна Гранье, Режан, Иветта Жибер и Селина Шомон, Люсьен Гитри, Муне-Сюлли, оба брата Коклен, Вормс, Барон, Морис де Фероди, Югне, Брассер, Нобле, Полен, Люсьен Фюжэр...

И выручка перевалила за сто тысяч франков, что по нынешним временам представляет собой сумму, которую, думается, и вообразить-то себе трудновато.

Вплоть до последних дней жизни квартиру ей оплачивали — почему не назвать их поименно?! — Андре Мегар, Ева Лавальер, Марсель Лендер и — Режан. Причём эти дамы умудрились найти способ куда деликатней, куда трогательней, чем просто передавать ей эти деньги анонимно. Они прилагали к этой сумме записку, которую кто-то прочитывал Алисе Лавинь, и подписывали её именем мужчины, который всегда занимал её мысли, но который давным-давно и думать о ней забыл.

Выбор карьеры

Актёр? Писатель? Карикатурист?

Все без конца задавали мне вопрос, чем я собираюсь заняться в будущем. Все были озабочены этим сверх всякой меры! А мне это было как нож острый! Сам я не имел об этом ни малейшего представления, и мысль, что «в будущем мне придётся чем-то заниматься» повергала меня в безысходное уныние.

Лишь к четырнадцати годам у меня в голове впервые всерьёз завертелась мысль, а не стать ли мне актёром?