Мемуары везучего еврея. Итальянская история

Как этот элегантный, утонченный джентльмен оказался в Иерусалиме, чтобы вместе со мной читать сводку новостей якобы подпольной радиостанции, управляемой англичанами, для меня остается загадкой. Я восхищался мягкой свободной манерой, с которой он держал индийскую трость, восхищался достоинством, с которым он умудрялся сочетать исключительное семейное прошлое с сегодняшним ненадежным статусом. Нитти терпеть не мог говорить о себе: он молчаливо слушал других. Когда мы работали на пару, он читал новости, а я объявления, или наоборот; он всегда брал на себя заботу о маленьком гонге, в который надо было ударить в начале и в конце передачи. Этот глуховатый гул металла, который микрофон должен был нести далеко, за тысячи километров, пока он не достигнет ушей какого-нибудь итальянского слушателя, похоже, значил для Нитти больше, чем любой политический комментарий. Я наблюдал, как он стоял в студии, вперив взгляд в техника, который через прозрачное стекло должен был дать сигнал к началу передачи. В левой руке Нитти держал гонг за струну, к которой он был прицеплен. Слегка наклонившись вперед, он правой рукой поднимал молоток с фетровой головкой, ожидая знака техника, словно пойнтер, учуявший дичь. Когда техник подавал сигнал, направляя на Нитти указательный палец, как пистолет, тот дважды ударял по гонгу, первый раз сильнее, а второй — слабее. Затем он подавался вперед, будто хотел следовать всем телом за звуком гонга, будто малюсенькая клеточка его самого может лететь по небесам и достичь надежного, но неизвестного нам места, где, может быть, кто-то ждет его. Женщина? Близкий друг? А может быть, верный пес, как мой Бизир, одинокий в своей конуре, как я, как Нитти, как все те, кого война оторвала от корней, разлучила с близкими, выбросила из общества? А может быть, то было лишь эхо наших мыслей, заброшенное в далекую ирреальную Италию, которой мы претендуем помочь, чтобы подготовить ее политическое будущее, основываясь на политическом опыте апатичного провинциального уголка колониальной империи.

Иза была полной противоположностью Нитти. Маленькая болтливая блондинка, вся трепещущая коммунистической страстью, она в рабочих отношениях держала себя под полным контролем, но входила в стилистический раж, печатая на маленьких листках бумаги свои бюллетени. Она действительно была странным «товарищем»: слишком умная и слишком сформированная левантийской атмосферой Египта, чтобы вставлять цитаты из Маркса и Ленина в свои ежедневные беседы, она не упускала случая добавить при упоминании Красной армии эпитет «героическая». Для нее каждый фашист был плутократом, а каждый рабочий — авангардом народа. Космополитизм был обречен, Советский Союз спасал Европу от нацистов, и подлинная демократия возможна только в социалистическом мире. Многие из этих сентенций исчезли по дороге от старого «Ундервуда», на котором она их отстукивала, к текстам, используемым нами на студии. Но не британский цензор правил стиль этой неистовой уроженки Александрии, а ее муж и иногда Нитти, которые, пока она не замечала, очищали ее текст как от превосходных степеней, так и от самодовольной банальности нашего британского куратора, Миели — со скромной улыбкой, Нитти — сохраняя непроницаемое молчание.

В августе 1942 года, когда назначение фельдмаршала Монтгомери [94]командующим Восьмой армией вызвало всеобщее воодушевление, к нам прибыло подкрепление, которое служба разведки просила у американцев. Оно состояло из двух американцев итальянского происхождения, которых, как мне было сугубо конфиденциально сообщено, послал гангстер Лаки Лучано, чтобы подготовить высадку союзников на Сицилии. Они должны были снабдить нас кодированными посланиями для передачи их по радио сицилийским патриотам, принадлежавшим к сепаратистским движениям, которые надеялись отделить Сицилию от Италии. Наш британский инспектор, тот самый офицер авиации с «у» на конце фамилии, объяснил мне, что эти послания были двух типов. Во-первых, там были закодированные предложения, адресованные членам мафии, настолько секретные, что никто не имел права знать их смысл. Очевидно, это была настоящая взрывчатка, способная изменить ход войны если не на всем Средиземноморье, то, по крайней мере, на участке между городами Джела и Кальтаниссетта. Во-вторых, там были предложения, которые наш капитан называл аккомпанементом, — они были сформулированы в герметическом стиле, предназначенном для того, чтобы они казались правдоподобными в определенных сицилийских кругах, где, предположительно, слушали наши передачи. Эти регионально-сепаратистские плоды тяжелого лингвистического труда должны были, согласно капитану, не только подготовить почву для предстоящей высадки, но и просветить островитян рассказом о славной истории их острова. Капитан всерьез воспринимал себя участником идеологических усилий, направленных на укрепление политического сознания пробританской независимой Сицилии, пусть даже контролируемой мафией.