Мемуары жирной анорексички

Смотрю на фото и с удивлением осознаю, насколько искажено было мое восприятие себя. Не скажу, что сейчас, глядя на Ленку (к этому времени бросившую колледж, родившую от маргинала и работавшую в кулинарном магазине неподалеку), я могу назвать ее уродливой или хоть сколько-нибудь толстой, нет. Но реальная она сильно отличается от того образа, который я обожествила в своей одиннадцатилетней голове. Прямые волосы Ленки сильно секлись, да и мытьем головы она, по всей видимости, пренебрегала. Массивные ляжки, не знакомые со спортом, торчащий живот, зубы-клыки, выглядывающие из-под верхней губы, когда она улыбалась – если Ленка и была похожей на кого-то, то точно не на Аврил Лавин (скорее, на будущую продавщицу в кулинарии). В одиннадцать же лет мне думалось совсем иначе.

Я это пишу, чтобы вы понимали: мое РПП – следствие неприятия себя, корни которого кроются в самом детстве. В 10 лет я знала: девочки с этого момента начинают толстеть, нужно следить за фигурой. В 11 – 12 качала пресс во имя похудения и ограничивала себя в питании. В 13 села на первую диету, с которой началось погружение в это болото из голода, обжираловок, слабительных, рвоты и пятичасовых тренировок.

Расстройство пищевого поведения в моем случае – длинная цепь событий, которую я хочу вам показать. Думайте, прежде чем говорить что-то своим детям. Думайте, прежде чем говорить что-то другим людям. Всегда думайте прежде, чем… Думайте.

Глава 2

ЖИРНАЯ ТВАРЬ

– Я вешу где-то сорок восемь. Это у меня наследственное: моя мама капец какая худая. Прикинь, она даже во время беременности больше пятидесяти пяти не весила! И переедать она не умеет, ну, точнее, не может. Если съест чуть больше – в обморок падает. И у меня такая же фигня, поэтому мы не толстеем.

Так говорил мой парень – четырнадцатилетний Вадик – в январе 2010 года. У него были мышиного цвета волосы до плеч, карие глаза и противные жидкие усики над верхней губой. Казалось бы, на последнем пункте нужно было бежать. Почему же я встречалась с ним, несмотря на усики? Во-первых, с кем-то встречаться в тринадцать лет было довольно круто. Во-вторых, если закрыть глаза на этот маленький и довольно колючий нюанс, Вадик был вполне симпатичным. В-третьих, он хорошо рисовал и был уличным художником (таким, которым может быть подросток в 14 лет). Да от такого набора любая восьмиклассница приходила в восторг, и я не была исключением (ладно, почти любая: моя лучшая подруга сразу невзлюбила Вадика, разглядев в нем гниль души, но мне до такого уровня прозрения нужно будет расти еще много лет).

Отношения у нас с Вадиком, как и полагается в том возрасте, держались на двух-трех прогулках в неделю, а чуть позже – на спиртных коктейлях и поцелуях взасос. Зимой мы бродили по дворам, периодически греясь в подъездах, а летом переместились на крыши, откуда можно было с грустным видом смотреть вниз и философски рассуждать о тщетности бытия в четырнадцать лет.

Все эти несколько месяцев отношений Вадик не забывал мне напоминать о том, что я крупнее его и, следовательно, какая-то не такая (при этом об усишках своих он не слышал ни слова!).

– Сколько ты весишь? Шестьдесят? А рост? Метр шестьдесят? Понятно. Ты не то чтобы толстая, просто… Ну… Как бы… Это… Ты крупноватая.

Конечно, Вадика нельзя в этом винить. Все взгляды и понимание того, что и кому можно говорить, в четырнадцать лет – багаж от родителей, и лишь пыль на этом багаже – налет из социума с культурой. Поскольку Вадик читать не любил и не хотел, фильмы и книги предпочитал только развлекательные, а его адекватных друзей можно было пересчитать по пальцам – пыль эта рассеялась, не успев перекрыть родительское добро, местами очень, как это модно сейчас говорить, токсичное.

Самое странное, кстати, что через пару лет Вадик найдет девушку мечты, отношения с которой у него продлятся без малого семь лет. Семь, мать его, лет! Он будет любить ее до безумия, будет готов свернуть горы/шею/с правильного пути ради ее счастья. И она будет полного телосложения – такой, которые его всегда отвращали. Парадокс!

В общем, этот самый Вадик был вторым после моей мамы, кто решил заговорить со мной о моей фигуре. Только он, в отличие от мамы, не желал мне добра, а просто почему-то хотел выказать свою неприязнь к моему телу, не соответствующему идеалам у него в голове. Сейчас я думаю, что таким способом он боролся с собственными комплексами, вызванными худобой, все теми же усиками и какой-то костяной шишкой у него на груди. С высоты прожитых лет я понимаю, что нельзя его в этом винить. Но голос четырнадцатилетней меня где-то внутри до сих пор говорит, что он козел и что его нужно презирать. Что поделать: призраки прошлого.