Марохети пришел в себя. Неужто действительно с ним сыграли такую игру? Что от него скрывают? И, желая все это разъяснить, он решил лично отправиться к генералу Вердеру. Немецкий посол принял весьма радушно своего итальянского коллегу. Марохети, будучи из рода Макиавелли, не коснулся прямо вопроса, а хотел дипломатическим образом вызвать Вердера на откровенность. Он подошел к письменному столу, на котором стоял портрет Александра III, и сказал: «Какой великолепный портрет императора, какое симпатичное лицо. Давно ли вы его видели в последний раз?» Прямодушный Вердер стал припоминать, желая быть точным: «Кажется, месяцев пять тому назад, но, погодите, я справлюсь по моему календарю, где я все записываю. Вот здесь помечено: как раз пять месяцев и четыре дня». – «И это действительно было в последний раз, что вы его видели?» – спросил Марохети, испытующе на него глядя. Вердер задумался. Марохети ликовал – вот, наконец он все узнает. «Не совсем, – произнес, колеблясь, Вердер, – я…» – «Ах так!» – воскликнул Марохети. «Да, вы правы, я его еще раз после этого видел, но только издали на улице, когда он проезжал с вокзала в Зимний дворец, – это я забыл занести в мой календарь».
Наконец, был брошен луч света на эту темную историю; маркизу де Монтебелло не составило особенного затруднения открыть источники и при посредстве их узнать, что генерала Вердера в тот вечер в Гатчине вовсе и не было.
Достойны сожаления во всей этой истории лишь жертвы биржи, потерпевшие большие убытки.
Две встречи в Карлсбаде
Весной 1901 г. меня, тяжело заболевшую, послали в Карлсбад. Мой врач, профессор Тирнауэр, директор Зандеровского института, как раз вернулся туда из Венгрии, куда он был приглашен графом Зичи к умирающему Милану Сербскому.
Профессор рассказал мне следующее о последних минутах человека, которого я когда-то знала и конец которого, несмотря на все содеянные им грехи и ошибки, вызывает некоторое сочувствие.
Единственное, искреннее чувство любви Милан питал к своему сыну, королю Александру, с которым он поссорился из-за брака последнего с Драгой, каковой он считал несчастием для своего сына; несмотря на суровость и полные упреков письма, которые он посылал Александру, он все-таки верил в любовь его к себе и был преисполнен лишь одного желания – поскорее его увидать. Он хотел во что бы то ни стало съездить в Сербию. Граф Зичи, его друг, всеми силами старался его до этого не допустить. «Так же и я, – сказал мне Тирнауэр, – и другие врачи, при таком серьезном положении больного, при такой сердечной слабости его, не допускали мысли о поездке. Милан же не хотел отказаться от своего решения. „Я знаю Сашу, – повторял он, – у него доброе сердце, он меня любит, я знаю, он будет счастлив меня увидеть, бросится в мои объятия, и все будет забыто“. На следующий день ему стало хуже, но, несмотря на это, он хотел встать, одеться и отправиться в путь. И тут граф Зичи, не видя иного способа удержать больного в постели, решил применить жестокое средство для его спасения: показать Милану копию телеграммы, посланной королем Александром начальнику пограничных войск (на границе Сербии и Венгрии) с приказом стрелять в Милана при малейшей попытке перейти границу. Милан читал и перечитывал эту телеграмму и затем, с плачем, беспрерывно повторял: „Саша, Саша, как мог ты это сделать!“ Затем он умолк, не отвечал на мои вопросы и, повернувшись лицом к стене, вскоре после этого умер».
В том же году, среди других, встретила я милого и симпатичного старца, герцога Эрнста фон Саксен-Альтенбург. Я неоднократно бывала у него в гостях в Альтенбурге, куда я сопровождала его кузину, великую княгиню, супругу Константина (Александру Иосифовну, невестку Александра II и мать королевы Греческой Ольги). Однажды, когда герцог был у меня, рассказал он мне забавное происшествие.
После того как принц Альфред Английский, герцог Эдинбургский, вступил на кобургский престол, он сделал визит герцогу Эрнсту фон Саксен-Альтенбург, который должен был продолжаться три дня, но уже на второй день он сообщил Альтенбургу, что сейчас же уезжает. «Но почему, ради бога, – воскликнул герцог, опечаленный этим решением, послужившим помехой для целого ряда предполагаемых развлечений – званых обедов, театральных зрелищ и т. п. – Надеюсь, что ты не получил скверных известий?» – «Нет, никаких известий я не получил, но хочу тебе откровенно сказать, что комнаты, в которых я живу, такие сырые, что я больше не могу в них оставаться».