Мемуары

День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах,
Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, — слитен, чуток,
А за нами неслись большаки на ямщицких волоках.

День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая шла черноверхая масса,
Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах —
Глаз превращался в хвойное мясо…

На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо…
Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка — ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов,
Молодые любители белозубых стишков…
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко…

Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины сказал звуковой.
За бревенчатым тыном, на ленте простынной
Умереть и вскочить на коня своего.

* * *

Мне кажется, мы говорить должны
О будущем советской старины,

Что ленинское-сталинское слово
Воздушно-океанская подкова,

И лучше бросить тысячу поэзий,
Чем захлебнуться в родовом железе,

И пращуры нам больше не страшны:
Они у нас в крови растворены.

Итак, «воздушно-океанская подкова» символизирует в авторском представлении образ России, рвущейся к морю. Между тем, так же как и в стихотворении о Чапаеве, этот образ порожден реальной ситуацией. Читая «Чапаева», мы всегда воспринимали стих «На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко» как чистый лиризм, выражающий тоску по югу высланного на Урал Мандельштама. А оказывается, это одновременно и море пушкинских сказок, и историческая тяга России к морским путям. Для этого художественного приема Мандельштама характерно его замечание по поводу одного из стихотворений Г. Санникова, на книгу которого он писал рецензию. 16 июня, уже ночью, Рудаков пишет:

«Вот конец дня: у Мандельштамов дико пишется рецензия… Сегодня год их отъезда из Чердыни. Мы сложились и купили бутылку вина. За рецензией оно простояло неоткрытым…

И мечетей суровые скулы
Проступали арабской резьбой.

Надин: "Мечеть на скулы не похожа",

Ося: "Надя, это и лицо и мечеть сразу, поэт так хотел сказать"».

Такой же двойной смысл содержится, по Рудакову, в стихе «воздушно-океанская подкова». Это и Россия, и злободневный отклик на потрясшее Мандельштама событие. Забывая о генетической связи этого стиха с лермонтовским «На воздушном океане», Рудаков уверенно указывает на происшествие, послужившее толчком к возникновению мандельштамовского стиха. Он недоумевает, зачем Мандельштам вставляет в «законченнейший цикл» «чужеродные, размашистые куски, делает антикомпозиционные вставки». Не без самодовольства он жене 21 мая (1935 г.): «В четырех местах мне удалось вернуть идеальный вариант, но места два сохранятся в стиле барокко, не идущем к целому. Так:

войны и мира гнутая подкова

заменено:

воздушно-океанская подкова

(влияние катастрофы с М. Горьким"), по мне это безлепица, оттеснившая классику. Называется: "борьба с акмеизмом"».