Менахем-Мендл. Новые письма

Короче, слушаю от него историю за историей, и все о нем, о Бейлисе то есть, такие истории, что волосы дыбом встают! И разговариваем мы с ним без умолку, и перебираем все процессы, что бывали до сего дня в связи с кровавым наветом, и спрашиваем мы один другого: как же так? Хоть караул кричи! Где это слыхано? Где мы находимся? В какие времена живем? Время между тем бежит, потихоньку, и ночь наступила, наелись мы бедами вдоволь. Хватит, говорит он, надрывать сердце, надо что-нибудь и на зуб положить. Идите, реб Менахем-Мендл, умойте руки[532]. И мы с ним, как полагается, умыли руки, уселись и перекусили — трапеза была не так чтобы очень, у Бродского, скажу тебе, получше едят, — и снова принялись разговаривать, и снова о Бейлисе, и снова о кровавом навете — уже голова кругом идет, в глазах рябит. Нужно, говорит он, и поспать немного, как вы, реб Менахем-Мендл, считаете? Говорю я: «Сделайте удовольствие». Но легко сказать «поспать», когда есть где, а у него, у моего друга то есть, всего-то-навсего его собственный диванчик с одной подушкой. Берет он и уступает мне диванчик с подушкой и говорит: «Вот, — говорит он, — вам диванчик, раздевайтесь, реб Менахем-Мендл, да прилягте». Говорю я: «Ну а вы?» Говорит он: «Ох, обо мне не беспокойтесь, я уж как-нибудь…» Говорю я: «Нет, на диванчик прилягте вы, а я уж как-нибудь…» Короче, он — мне, я — ему, диванчик туда, диванчик сюда — слышим в соседнем доме шум, и шум такой знакомый, бессонной ночью попахивает… Я уж в этих делах, слава Богу, человек опытный, у меня слух хороший… Обращаюсь к нему: «Сдается мне, что это облава»[533]. Говорит он: «И мне…» Говорю я: «Что делать? Прятаться нужно!» Говорит он: «И я так думаю». А сам ни жив ни мертв, и говорим мы с ним тихо-тихо, чтобы не услышали. «Где, — говорю я, — можно спрятаться?» Говорит он: «С этим заминки не будет. У меня, слава Богу, есть где. Имеются, — говорит он, — и чердак, и погреб. Вы что предпочитаете?» Говорю я: «Мне все едино. Лишь бы, — говорю, — в канун праздника не прогуляться по этапу до Касриловки[534], избави Бог…» — «Знаете что, — говорит он, — к чему нам обоим рисковать в одном месте? Наоборот, давайте сделаем, как в Писании о праотце Иакове сказано: „Если нападет на один стан и побьет его, то стан оставшийся будет спасен^“[535]. Если, — говорит он, — схватят одного из нас на чердаке, так хоть второй останется, который в подвале. Или наоборот, если сцапают одного из нас в подвале, останется тот, который на чердаке. Как вам, — говорит он, — эта мысль нравится?» — «Мысль, — говорю я, — замечательная, но нам бы побыстрее, выражаясь вашим ученым языком, перейти от слов к делу…»

Короче, провели мы всю ночь в страхе и тревоге, дай Бог, чтобы такая ночь больше не повторилась! Еле до рассвета дожили, а как рассвело, хватаю я свои пожитки и хочу уходить, так он, мой друг то есть, меня не пускает и обращается ко мне на святом языке: «Муж богобоязненный и мягкосердый, куда это вы сорвались? Поверьте мне, — говорит он, — это все ерунда. Я уже тут скоро полгода как живу, — говорит он, — так за все это время на этой улице было не более трех-четырех таких облав. Поверьте мне, не так велика опасность, как мы сами паникуем. Одно только плохо, — говорит он, — ночью, во время облавы, так перепугаешься — невесть что себе представляешь, а утром, как благополучно все пережил, — все хихоньки да хаханьки!..» Такие вот разговоры ведет он, мой друг то есть, со мной, заболтать меня хочет. Но я не поддаюсь. Сказал ему твердо, раз и навсегда: пускай он мне золота хоть до потолка насыплет, а я, дескать, ночевать у него все равно не буду! Короче, распрощались мы, и пустился я прямиком в Слободку, которая относится к Черниговской губернии. А в Черниговской губернии евреи могут селиться повсюду свободно, кроме деревень, и там я снял себе квартиру с пропитанием и уселся писать тебе письмо, а как только я это письмо закончу, так сразу же двинусь в город, в Егупец то есть, — днем там можно находиться сколько угодно — и прежде всего там где-нибудь встречусь с кем-нибудь из нашей редакции. Они — почти вся редакция — нынче в Егупце. И поскольку у меня нет времени — все тут заняты Бейлисом, и я среди прочих, — то буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог счастья, успеха и удачи. Будь здорова, поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями

от меня, твоего супруга

Менахем-Мендла

(№ 238, 31.10.1913)

45. Менахем-Мендл из Егупца — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо двадцать девятое [536] Пер. А. Френкель

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!