Менахем-Мендл. Новые письма

Затем, знайте, что я забросил писательство, это дело нестоящее, то есть, может быть, и стоящее, да только не для меня, то есть делом-то оно для меня могло бы быть, и даже неплохим, одно плохо — не хотят печатать. В письмах из редакции меня просят, чтобы я перестал им писать, поскольку я, дескать, и так слишком много написал, у них, дескать, нет ни времени, ни сил читать всю мою писанину, ту, которую я им отправил, и добавляют, что они в этом не виноваты. Люди им говорят, что моя писанина никуда не годится; это, дескать, одни слова, много, слишком много слов, слишком похоже на шарж (я не знаю, что такое «шарж», но, коль скоро люди говорят «шарж», пусть будет «шарж», может, Вы знаете, почему они так говорят, люди-то ведь не спятили…). Поэтому в редакции меня просят, чтоб я перестал слать письма, они их даже читать не будут… Послушался я их и больше уже не пишу… Одного я только не понимаю: коль скоро мои писания называют «шаржем», как же я должен называть их писанину? Я-то думаю, что вся эта писанина всех этих писак, которые… Ладно, ничего, молчу, я ничего дурного, избави Бог, ни про кого не говорю, я, как Вам известно, далек от злословия, коли их печатают, значит, то, что они пишут, — хорошо, потому что было бы плохо, так не печатали бы… Я полагаю, что все зависит от удачи, на все нужно счастье; возьмите, например, нового редактора Лейзера Кукермана. Кем он был раньше? Маклеришка, торговал якнегозом, потом стал комиссионером по мучным делам. А нынче? Нынче он, с Божьей помощью, редактор газеты! По правде говоря, в газете пишут другие, не он, но титул редактора — великое дело! — шутка сказать, титул редактора! Его имя, начертанное полностью, разлеглось, как граф, под каждым номером — редактор Лейзер Кукерман — и что тут сделаешь! Нам бы с Вами воистину удачи так, как правда то, что я покупал у него, у редактора этого, акции «Путивля», и «Мальцева», и «Брянска», и все такое прочее и разорился на этом. Сказал бы мне кто тогда, что он будет редактором газеты!.. Не хочу, не дай Бог, говорить о нем плохо, я, как Вам известно, далек от злословия, скажу только об одном, об удаче. Мы оба два одинаково крутились на бирже в Егупце, одинаково слонялись по одному таретару[610], но он в конце концов стал редактором газеты, а я, растяпа, измучен и растерзан, и одному Богу ведомо, доколе мне суждено маяться на свете!.. Короче говоря, я забросил писание и пустился в другое предприятие, которое тоже имеет отношение к литературе, а именно: я занимаюсь абоментами[611], то есть я теперь торговый агент по еврейским газетам и книжкам[612], через меня выписывают все еврейские газеты и журналы, и тем я себе зарабатываю, слава Тебе Господи, на честный кусок хлеба, то есть большого счастья нет, но ничего, живем. Короче говоря, имеешь живую копейку, коль скоро, как Вы говорите, деньги крутятся… Заработок это почтенный, но совсем не легкий, можно даже сказать тяжелый, очень тяжелый заработок, потому что ведь не все люди честные, а большинство абоментов — людишки капризные, у всякого своя дурь, и надо быть крепче железа, чтобы выносить любое сумасшествие. Представьте себе, пока добудешь абомента, кровью нахаркаешься! Прежде чем до него дойдет, что он должен подписаться, немало воды утечет.