Меня нашли в воронке

— А я то родом из Старой Руссы. Вот туда и пошел.

— Фига себе. А сюда-то как попал?

— Так я это… Неделю у солдатки отлеживался. Вроде затихло, ну я и отправился в путь-дорогу. Нарвался, блин масленичный, на полицаев… Вечером отправят по этапу — в деда, в душу, в мать…

— А меня расстрелять собираются…

— Да ты чего? За что?

— Рожей не вышел.

Вадик хихикнул:

— То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу.

— Опытные образцы ввели. — Покосился на него Лешка. — А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор.

— А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары…

— Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже. — Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка…

— Да не… Шарахаются еще где-то, — равнодушно сказал Вадик. — Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела…

— Странно ты как-то говоришь… — Лешка искоса посмотрел на Вадика.

— А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась.

— А свои-то за что?

— Знамо дело… — пожал Вадик плечами. — За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как.

— Делааа…

— Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем!

— Давай! — обрадовался Лешка. — А ну немцы унюхают?

— А… — Махнул собеседник рукой. — Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь.

— А давай!

Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом.

Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку.

В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки…

— Где, говоришь, служил то?

Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову.

— Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой.

— Вроде не было тут триста двенадцатой?

— А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте.

— Понятен. Ну, сиди пока.

Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз.

— Открывайте, песьи дети! Расколол я его.

Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках.

«Полицаи!» — понял Лешка.

— Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова? — ухмыляясь, сказал «Вадик». — Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай.

Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину.

— Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем.

Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром.

Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище.

Потом они подошли к Иванцову.

Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал:

— У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь?

Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове.

— Молчьишь?

Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил:

— Erschiessen.

Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим.

Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил:

— Тезка, а ты родом-то откуда?

— Вятка, — Приглушенно сказал Иванцов.

— Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет.

Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд — и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все…

Конец…

— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

Леха свалился на колени:

— Ж-жизнь. Жить х-хочу.

А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу.

— Gut! — остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера. — Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его.

Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться.

Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью.

Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка.

«Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…» — потом он, поморщившись посмотрел на небо: «der Arsch der Welt…»