Читаем Меня спасло селфи полностью

Меня спасло селфи

Маша Пак – обладательница необычной внешности и захватывающей судьбы. Девушка из маленького поселка под Вологдой, сумевшая стать моделью с мировым именем. На ее аккаунт в Инстаграм подписаны 676 тысяч человек, каждый пост собирает 35 000 лайков и комментариев.Книга Маши – два в одном: история жизни популярного блогера и учебник по фотопозингу. Первая часть – откровенный рассказ о своих страхах, провалах и достижениях, который вдохновляет идти вперед и никогда не сворачивать с дороги к своей мечте.Во второй части книги Маша очень подробно, на фотопримерах, объясняет, как позировать, чтобы все без исключения кадры получались удачными. Она уверена: не бывает некрасивых женщин, бывают плохие снимки, и чтобы идеально выглядеть на фотографиях, достаточно знать несколько секретов профессиональных моделей.

Маша Пак

Биографии и Мемуары / Документальное18+

Маша Пак

Меня спасло селфи

* * *

Часть 1

Детство

1. (Не)молочное детство Маугли


Сейчас я называю родителями бабушку и дедушку. Читателей это вводит в ступор, мне задают вопрос: «Как так, а где же мама и папа?» Поверьте, у меня, как у всех людей на свете, были мама и папа. Но начну с самого начала.

Я родилась, росла, ходила в школу в поселке Молочное под Вологдой. Да, я девочка из села и никогда этого не скрывала. Поселок городского типа – все друг друга знают, в основном – простые люди. Я люблю простых людей. Без зацикленности на себе, на деньгах и достатке, без подлости. В их среде я провела свое детство. Наша семья была интеллигентная, но не богатая. Мама, бабушка, дедушка и прабабушка. Прабабушка моя, Илона, была венгеркой, а дедушка – корейцем. Так что во мне смешаны самые разные крови. Мама с папой развелись, когда мне было два месяца, и отца я не знаю, даже не знаю, жив ли он. Кажется, отец связан с криминалом, он до сих пор в федеральном розыске, хотя мы прошли процедуру признания его умершим. Он никак не повлиял на мое воспитание и судьбу.

А маму я любила до потери пульса. Фотографии не передают, какой она была. Она была – праздник. Звезда. Магнит для мужчин. Всегда женственная, в комбинезонах с открытой спиной, длинных юбках. Пышные, вьющиеся черные волосы – мама красила в красный прядки по тогдашней моде. Она даже хромала очаровательно, будто так и надо.

Дело в том, что мама болела всегда, сколько я ее помню. Она не чувствовала ногу ниже колена, и на пятке у нее была незаживающая, круглая, как монетка, язва. Мама обрабатывала ее и заматывала бинтом – эта картинка до сих пор стоит у меня перед глазами.

Я жила то с мамой, то с бабушкой и дедушкой (прабабушка тоже жила с ними), когда мама ложилась в больницу. Каждый Новый год, стоя у по-советски накрытого стола рядом с родными, под мигание елочной гирлянды, я загадывала желание:

– Дорогой Дед Мороз, пусть моя мамочка будет здорова, ну пожалуйста!

У меня было счастливое детство. Особенно по сравнению с другими ребятами из поселка, которых нещадно били, родители которых пили. Я помню свою детскую, тазик с игрушками под столом. Сначала моя комната была с балконом, но потом мы с мамой поменялись, сделали ремонт, и на потолок наклеили светящиеся в темноте звездочки.

Вечером я лежала в постели, смотрела на эти зеленые звезды и молилась Богу. Я просила все того же – чтобы мама была здорова. Ведь она – самое лучшее в моей жизни. А потом я шла в мамину комнату и забиралась в ее постель. Иногда думала: «Маша, ну ты большая, ну хватит спать с мамой», – но я надышаться на нее не могла. Мы были подругами, и при этом я – взрослой, а мама – ребенком.

Когда я была еще детсадовкой, в нашей жизни появился отчим.

Я сразу стала называть его «папой» – несмотря на любящую маму, обожающих меня бабушку, дедушку и прабабушку, я ощущала некую неполноту, не ущербность, а инаковость. У других-то в группе садика были папы, а я своего и не знала.


А маму я любила до потери пульса. Фотографии не передают, какой она была. Она была – праздник.


И вот отчим в первый раз пришел за мной в сад. Он забирал меня с прогулки, был уже вечер, я – в зимней негнущейся одежде, и отчим подхватывал меня под мышки, сажал себе на плечи. Я держалась за его шапку руками в мокрых варежках. Было захватывающе и страшно – казалось, я выше неба, за облаками. И так необычно, никто раньше не катал меня на плечах. Я закричала друзьям, я хотела крикнуть об этом на всю Вселенную:

– У меня теперь есть папа! ПАПА!

* * *

Маму в очередной раз забрали в больницу. Никто не мог поставить ей диагноз, лечили симптоматически, а я, маленькая, не понимала подробностей. Какая-то инфекция вроде бы. Пока мама лечилась, я жила у прабабушки Илоны.

Это мне не нравилось. Не обожаемая прабабушка, естественно, а то, что квартира ее была не в центре, а на окраине села. И в школу приходилось добираться задворками.

Наверное, из тех времен растет мой страх куда-то пойти и что-то сделать.

Представьте зиму в Вологодской области. Девяностое. ПГТ. Я иду из школы – высокая для своих лет, тощая девочка в шубе, широких штанах и смешной шапке с помпоном. Я отличаюсь от других жителей поселка и чертами лица, и цветом кожи, но не стесняюсь этого. Солнце уже село. Мороз, под ногами скрипит утоптанный снег. Очень тихо, на небе перемигиваются холодные северные звезды. Вдоль тропинки – сугробы, темно-синие в темноте. Редкие фонари дают оранжевые пятна света.

На мне искусственная шуба до пят. Знаете, такие советские шубы, созданные будто для пыток детей – коричневые, негнущиеся, тяжелые, словно рыцарский доспех. Такую шубу я таскала с первого по третий класс, она не влезала ни в один шкафчик в школе. А еще на мне ботинки на 4 размера больше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное