Меня убил скотина Пелл

После записи пили кофе в говоровском кабинете, и Тарковский рассказывал о своем житье-бытье. Квартиры у него нет. Зарубежного подданства нет. Договоров нет. Друзья предоставили временную квартиру во Флоренции. Америка предложила гражданство, но он предпочитает жить в Италии, там привычнее, такой же бардак, как в России. Он готов к тому, что его на улице застрелит мотоциклист, — в Италии такое случается. «Плевать. Не боюсь смерти. Я успел в своей жизни сделать главное».

Через полгода из Вашингтона в панике позвонил Аксенов: «У Тарковского рак. Он в крайне тяжелом состоянии. Свяжись с Мариной Влади, пускай она скажет своему профессору Шварценбергу, чтоб тот положил Тарковского к себе в клинику». С той же печальной новостью звонили из Германии и Швеции: вся надежда на лучшего онколога мира профессора Шварценберга!

Телефон Марины тупо отзывался длинными гудками. Лишь поздно вечером Говоров услышал незнакомый мужской голос: «Марины нет. Что передать?» Говоров от лица всей русской эмиграции изложил просьбу, дескать, пусть Марина похлопочет… «Я профессор Леон Шварценберг, — ответил голос. — Господин Тарковский находится у меня в госпитале. Делаем все возможное».

То, что произошло далее, Говоров так комментировал по Радио: «Неожиданно в госпиталь профессора Шварценберга явились два сотрудника советского посольства: то ли это была добрая инициатива посла Юлия Воронцова, то ли проверка: не симулирует ли Тарковский? Видимо, убедившись, что Тарковский серьезно болен, посольские товарищи предложили ему подписать прошение на высочайшее имя и заверили, что сына выпустят. Обещание свое они сдержали. Сын с бабушкой прилетел в Париж, Андрея Арсеньевича можно поздравить».

По телевидению Говоров наблюдал, как сын Тарковского — юный, худенький, радостно взволнованный — получал премию за отца на кинофестивале в Каннах… На смерть Тарковского Говоров с В. П. сделали большую передачу, а некролог написал Матус, считавшийся на Радио главным специалистом по кино.

После ужина Говоров не отрубился, как обычно, а, ворочаясь в постели, продолжал думать о Тарковском. Не повезло, чуть-чуть не дожил до триумфального возвращения на родину. Или повезло — смерть ускорила официальное признание. Удивительно, как Тарковский предвидел свою судьбу. Или предчувствовал. Ведь в их последнем разговоре Говорова поразило, что Тарковский не строил никаких планов на будущее. «Нельзя так жить на Западе, — талдычил Говоров, — без дома, без постоянной зарплаты, без социального страхования. Ты нашел продюсера для следующего фильма?» Тарковский пожимает плечами. «Зацепись за университет, пока ты на волне, тебя пригласят читать лекции!» Тарковский отмахивается. «Между прочим, недавно мы сидели в кафе с Андроном Кончаловским. Он сказал, что если я тебя встречу, передай — он готов помочь, выбьет для тебя выгодный контракт в Америке». Злая судорога скользнула по лицу Тарковского, ничего не ответил. «Хорошо, я не вмешиваюсь в ваши отношения, я просто помню, что вы когда-то дружили». Он увидел их в фойе Центрального Дома литераторов, молодых, веселых, неразлучная пара. «Ребята, что? Действительно «Андрея Рублева» положили на полку?» — «Знаешь, с чего я начал в Америке? — усмехнулся Кончаловский. — Вставил себе новые зубы. Человек с плохим зубным протезом в Америке не проходит. Я тебе позвоню». Затрезвонил телефон, множество издавна знакомых голосов, перебивая друг друга, обращались к Говорову. Выделялся голос Вики. «У тебя завтра запись», — сказал Говоров и почувствовал в трубке пустоту, голоса удалялись, затихали, впрочем, прорвался какой-то звонкий женский голос, что-то спрашивал, но по-французски и не у Говорова. И вот в трубке глухое молчание, отключили. «Так, наверно, приходит смерть», — подумал Говоров и побежал по лестнице, в приемной поздоровался с секретаршей (секретаршей Бога?), но в кабинете навстречу ему встал не Бог и даже не апостол Петр, распределяющий литфондовские путевки в рай и ад, а маленький старичок, в котором Говоров узнал генерала Гамбьеза. «Мой генерал», — сказал Говоров. Генерал улыбнулся. Что сказал генерал? Провал. Конечная станция Московского метро, его станция. Говоров выходит из метро, в снег и сумерки, и различает во втором доме на улице, его доме, три горящих окна на пятом этаже. Его окна в говоровской московской квартире. Там ждут Говорова его девочки, Наташка и маленькая Алена, а может, Наташка и Лиза, а может, Алена — это Лиза… Привычным движением переложил Говоров из одной руки в другую тяжелую авоську с продуктами и по протоптанной между сугробов дорожке поспешил к освещенным окнам, к своим девочкам, к своему последнему и вечному приюту.

VI

За пять лет до ЭТОГО