Меня зовут Арам

Когда мы опять очутились у нее в доме и мисс Балейфол уселась за фисгармонию, Пандро сказал:

— Я не хочу петь. Мне не нравится.

— Пой ты, — сказала мне леди.

Я запел.

Мисс Балейфол вскочила на ноги.

— Это ты, — сказала она. — Ты должен петь в церкви.

— Не буду, — сказал я.

— Не богохульствуй, — сказала она.

— Я не богохульствую, — сказал я. — И по гроб жизни обещаю не богохульствовать, но в церкви петь я не стану.

— Голос у тебя — самый христианский из всех, какие я слышала, — сказала мисс Балейфол.

— Нет, не самый, — ответил я.

— Нет, самый, — сказала она.

— Все равно я петь не буду, — сказал я.

— Ты должен, должен, — сказала она.

— Благодарю вас, мисс Балейфол, — сказал Пандро. — Нам можно идти? Он не хочет петь в церкви.

— Он должен, должен, — настаивала леди.

— Зачем? — сказал Пандро.

— Для спасения души, — сказала леди.

Тут Пандро опять прошептал нечестивое слово.

— Скажи-ка, — обратилась ко мне леди. — Как тебя зовут?

Я сказал.

— Ты, конечно, христианин? — спросила она.

— Наверное.

— Пресвитерианин, конечно?

— На этот счет не знаю.

— Пресвитерианин, — сказала леди. — Конечно, пресвитерианин. Я хочу, чтобы ты пел в пресвитерианской церкви на Туларе-стрит, в хоре отроков, в будущее воскресенье.

— Зачем? — спросил опять Пандро.

— Нам нужны голоса, — объяснила леди. — Нам нужны юные голоса. Нам нужны певчие. Он должен петь в будущее воскресенье.

— Я не люблю петь, — сказал я. — И не люблю ходить в церковь.

— Мальчики, сядьте, — сказала мисс Балейфол. — Мне нужно с вами поговорить.

Мы сели. Мисс Балейфол говорила по меньшей мере полчаса.

Мы не поверили ни одному ее слову, хотя из учтивости отвечали на все ее вопросы так, как ей этого, видимо, хотелось. Но когда она предложила постоять рядом с ней на коленях, пока она будет молиться, мы отказались. Мисс Балейфол и так и сяк старалась уговорить нас, но мы не хотели. Пандро сказал, что мы согласны, когда понадобится, передвигать для нее фисгармонию или что-нибудь в этом роде, но на колени становиться не будем.

— Ну ладно, — сказала мисс Балейфол, — а глаза вы закроете?

— Зачем? — сказал Пандро.

— Это так принято — закрывать глаза, когда кто-то молится, — сказала мисс Балейфол.

— А кто молится? — спросил Пандро.

— Пока никто, — сказала мисс Балейфол. — Но если вы обещаете закрыть глаза, я помолюсь. Только вы должны обещать, что закроете.

— О чем вы хотите молиться? — сказал Пандро.

— Я помолюсь за вас, мальчики, — сказала она.

— Зачем? — сказал Пандро.

— Коротенькая молитва не причинит вам вреда, — сказала мисс Балейфол. — Будьте добры, закройте глаза.

— О! Пожалуйста, — сказал Пандро.

Мы закрыли глаза, и мисс Балейфол стала молиться.

Молитва оказалась не такой уж коротенькой.

— Аминь, — сказала леди. — Ну, мальчики, разве вам теперь стало не лучше?

Говоря по правде, лучше нам вовсе не стало.

— Да, конечно, — сказал Пандро. — Можно нам теперь идти, мисс Балейфум? В любое время, когда понадобится передвинуть фисгармонию, мы к вашим услугам.

— Пой от всей души, — сказала мне мисс Балейфол, — и отвращайся от дурных приятелей, которые зовут тебя выпить.

— Хорошо, мэм, — сказал я.

— Ты знаешь, где эта церковь? — добавила она.

— Какая церковь?

— Пресвитерианская церковь на Туларе-стрит.

— Знаю.

— Мистер Шервин будет ждать тебя в воскресенье утром, в девять тридцать, — сказала она.

Тут я почувствовал, что окончательно попался. В воскресенье Пандро пошел в церковь со мной, но петь в хоре мальчиков отказался. Он сел в заднем ряду, слушал и наблюдал. Что до меня, то я пел, но никогда еще не чувствовал себя таким несчастным.

— Больше я сюда не пойду, — сказал я Пандро, когда все кончилось.

В следующее воскресенье я, конечно, не явился, но это не помогло. Мисс Балейфол снова заманила нас к себе, играла на фисгармонии, пела сама и заставляла петь нас, молилась и явно была намерена удержать меня в хоре мальчиков во что бы то ни стало. Я отказался наотрез, и мисс Балейфол решила поставить дело на более мирскую основу.

— У тебя на редкость христианский голос, — объяснила она. — Голос, в котором нуждается церковь. В душе ты глубоко религиозен, хотя и не сознаешь того. Я тебя очень прошу петь по воскресеньям для меня. Я буду тебе платить.

— Сколько? — спросил Пандро.

— Пятьдесят центов, — сказала мисс Балейфол.

Обычно мальчики пели четыре-пять псалмов. Это занимало каких-нибудь полчаса, но нужно было просидеть еще час, пока священник говорил проповедь. Короче говоря, это стоило дороже.

Поэтому я промолчал.

— Семьдесят пять центов, — предложила мисс Балейфол.

Воздух в церкви был спертый, священник ужасно нудный, словом, тоска была смертная.

— Доллар, — сказала мисс Балейфол. — И ни цента больше.

— Накиньте до доллара с четвертью, — предложил Пандро.

— Доллар, и ни цента больше, — сказала леди.

— У него самый лучший голос во всем хоре, — сказал Пандро. — Один доллар? За такой замечательный голос дадут два в любой церкви.

— Я назвала свои условия, — сказала мисс Балейфол.

— Есть и другие вероисповедания, — заметил Пандро.

Это вывело почтенную леди из себя.

— Его голос, — сказала она резко, — голос христианский и, более того, пресвитерианский.