Меня зовут Космо

У холодильника я лакаю воду с такой жаждой, словно никогда даже не пробовал воды, или это вообще последний раз, когда я её пью. Вода плещется, стекает по носу, мочит мне усы. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел меня в таком состоянии, так что я иду, тяжело дыша и стараясь не обращать внимания на боль в лапе, но, едва преодолев коридор, я падаю. Мои лапы вытягиваются. Чтобы сохранить лицо, я улыбаюсь, высунув язык. «Я это специально, — говорю я людям. — Всё хорошо».

Дядя Реджи верит мне.

— Теперь, — говорит он, — нам нужна песня.

Мы садимся перед диваном, прямо на ковёр, и пересматриваем «Бриолин». Эммалина лежит на животе, положив руки под подбородок, и не сводит карих глаз с телевизора. Экран моргает. А когда на нём появляются Дэнни и Сэнди, я представляю, как мы с Максом танцуем точно как они. Танец, который больше чем жизнь, на съёмках в кино: мы вместе, мы неразлучны.

Дядя Реджи показывает на Сэнди, которая — я понимаю только сейчас — отчасти определённо золотистый ретривер. Посмотрите только на её шерсть (бледно-жёлтая, прямо как моя), на доброе лицо, на движения.

— Может быть, подойдёт песня «Летние ночи»? — спрашивает дядя Реджи.

Макс корчит гримасу.

— Это так… романтично.

— Слишком неловко, да?

— Слишком неловко. «Безнадёжно верен тебе» и «Ты — то, что мне нужно» — тоже. Песня должна быть… Не знаю. Я пойму, когда услышу.

Последняя сцена фильма разворичивается на школьном карнавале. Дэнни и Сэнди обходят друг друга кругами, словно собаки, и признаются в любви. Сэнди уже сказала самую знаменитую фразу из фильма: «Ну, расскажи мне об этом, Жеребец». Эта фраза всегда значила для меня очень много. По словам человека, который менял картонные коробки, когда я был щенком, Жеребцом звали моего отца.

Когда я слушаю последнюю песню, «Мы идём вместе», мне кажется, словно я впервые по-настоящему её понимаю. Сэнди, Дэнни и остальные из их группы — они остаются вместе, даже когда время и обстоятельства пытаются их разлучить. Друзья идут с друзьями. Семья идёт с семьёй. Музыка обволакивает нас, радостная, блаженная.

— Знаешь, что? — говорит Макс. — Вот это хорошая песня.

После этого мы довольно быстро заканчиваем номер. В следующие несколько дней мы добавляем несколько отсылок к этой сцене: Макс щёлкает пальцами, а я поднимаю нос кверху, и мы вдвоём скачем, словно на ярмарке. И я напоминаю себе, что у меня душа танцора; мои ноги пойдут туда, куда скажет сердце — хотя, конечно, ушибленная лапа болит. Дошло даже до того, что я стал есть витаминки, которые с утра даёт мне Мама, а не прятать их за холодильником.

Как-то вечером перед сном Макс спрашивает:

— Космо, ты хромаешь?

Я всё-таки выдал себя, но больше это не повторится. Макс не должен беспокоиться, что моя травма как-то скажется на танце, что из-за неё мы потеряем роль в кино. Я сам забираюсь по маленькой лесенке на кровать Макса, даже не пикнув.

— Просто хочу, чтобы ты знал, — говорит Макс, откладывая ноутбук, — танцы — это не науки, где важна точность. Да, я знаю, мы хотим заполучить большой приз, на кону стоит многое… но мы не обязаны делать всё идеально. Ты не обязан быть идеальным.

Я кладу Мистера Хрюка под здоровую лапу и слушаю его дикие вопли, заполняющие комнату. Я кое-что сегодня заметил. На диване лежит новое одеяло, и оно пахнет Папой. Его волосы — на подушках дивана, сами подушки принимают форму Папиного тела. А сейчас он на кухне ругается с Мамой. Я слышу, как их голоса становятся громче. А потом хлопают дверцы кухонных шкафов.

Всё, я больше не буду гоняться в доме за мячиками, говорю я себе, и не буду лазать на диван. Не буду лаять на безрассудных белок в кустах. Я сохраню силы для танцев и только танцев — потому что помню, что обещал Максу любить его с собачьим упрямством, всегда оставаться рядом с ним. Я отмечаю сосредоточенность Макса, его храбрость. Мы держимся, хотя всё вокруг разваливается.

«Я буду идеальным, — говорю я ему взглядом. — Ради тебя — я буду идеальным».

18

В конце января происходит нечто потрясающее. С неба падает белый пух. В Северной Каролине редко идёт снег. Зимой у нас обычно прохладно и солнечно, лишь изредка идёт дождь. А снег — это большое событие.

— Думаешь, он долго пролежит? — спрашивает меня Макс в понедельник вечером.

Мы вдвоём стоим у окон танцевального клуба и смотрим, как снежинки медленно опускаются на замёрзшую землю. В его голосе слышна надежда. В ответ я чихаю, и по стеклу стекает струйка соплей, но больше я не говорю ничего. Я уже понял, что не стоит высказывать своего мнения о вещах, которые я никогда не пойму.

Рядом с нами встаёт Оливер и говорит:

— Пожалуйста, пусть школу отменят.

Макс скрещивает пальцы в воздухе.

— У меня завтра контрольная, — произносит Оливер. — По книжке, которую я не читал. Я бы лучше построил ледяную пещеру вместе с Элвисом.

— Не думаю, что он тебе сильно поможет, — замечает Макс, и я удивляюсь, насколько быстро он отвечает, как легко слова срываются с губ. — Для строительства ледяной пещеры… ну, знаешь, руки нужны.