Меня зовут Шейлок

Когда Струлович открыл дверь, Плюрабель содрогнулась. От прикосновения руки, которой он взял поданное письмо, ее собственная рука едва не окоченела. Еще одна неожиданность. Она-то готовилась к кострам преисподней. В ее воображении Струлович рисовался человеком с темным, как у дьявола, лицом и шелушащимися ладонями. Плюрабель никак не ожидала, что на нее дохнет таким холодом. Понятно, почему бедняжка Беатрис сбежала, подумала она. Я правильно сделала, что приютила ее и отогрела, и правильно делаю, что оказываю ей поддержку. Да поможет нам Бог.

В одном Плюри заблуждалась. Человек, которому она подала жертвенное послание д’Антона, был не Струлович.

Это был Шейлок.

XXII

Хотя Струлович привык, что днем Беатрис пропадает в Академии, а ночью – неизвестно где, ему начинало ее не хватать. Да, они ругались всякий раз, как оказывались в одном помещении, но ведь ссоры – тоже проявление любви, не так ли? Насколько он помнил, ссорились они всегда, однако с тех пор, как у Кей случился инсульт, война, служившая проявлением любви, разгорелась с новой силой. Поэтому Струлович был вынужден задать себе деликатный вопрос: не заменила ли в некотором смысле дочь ему жену?

Вероятно, он ответил утвердительно, потому что с того дня, как сбежала Беатрис, стал больше времени проводить с Кей. Одиночество? Или чувство вины? Струлович допускал и то, и другое. Впрочем, он всегда допускал и то, и другое, именно поэтому его еврейство то вспыхивало, то затухало. Еврейство значило для него все, за исключением тех моментов, когда не значило ничего. Такова главная слабость еврейского ума – если, конечно, это не сила. Что касается Кей, Струлович испытывал по отношению к ней все чувства, которые только можно испытывать, хотя порой думал, будто не чувствует ничего. В том, чтобы ничего не чувствовать, есть свое преимущество: так легче жить и помогать жить Беатрис. Но если с Беатрис он потерпел неудачу, значит, не воспользовался половиной тех возможностей, которые предоставляло отсутствие чувств к жене. А поскольку с Беатрис он, похоже, действительно потерпел неудачу, следует вернуть Кей то, что ей причитается.

Наведавшись к д’Антону и выставив ему ультиматум, Струлович вернулся домой и сразу пошел наверх, чтобы посидеть с Кей. Он вел себя так, словно ей не терпелось услышать о последних событиях. Струлович глубоко вздохнул, как бы говоря: «Погоди минутку – дай перевести дух».

– Придется подождать и посмотреть, что это даст, – наконец объявил он.

Хотя врачи опасались за легкие жены, окна в ее комнате оставались открытыми в любую погоду. Если одна сиделка закрывала рамы, Кей давала другой понять, что их нужно открыть. Рассказав жене новости, Струлович молча сидел и глядел на трепещущие занавески, словно кроме них в этой комнате ничто не представляло для него интереса. Струлович рассеянно взял жену за руку и с удивлением ощутил легкое пожатие. Он отвернулся от окна и посмотрел на нее. Неужели она понимает? Чувствует его беспокойство? Знает, что Беатрис убежала?

– Все хорошо, любимая?

Странно: слезы на глаза Струловичу навернулись не от того, что он заметил некое ответное движение или перемену в безжизненном взгляде Кей, а от собственных слов. Неужели он плачет о самом себе?

Струлович обесточил чувства, отсоединил от Кей весь свой механизм памяти и любви, иначе не смог бы функционировать, а какой смысл становиться таким же, как она? Если бы Струлович позволил себе помнить, за что любил жену, он бы каждое утро приходил к ней в комнату, обнимал ее колени и рыдал до наступления темноты. Помнить – значит умереть. Если хочешь жить, надо забыть.

Но Струлович назвал ее «любимая», и на мгновение она вновь стала его любимой. Ему даже удалось себя убедить, что и он опять ее любимый.

А если это правда – если где-то в глубине ее существа так же слабо, как солнечно-желтые занавески на окне, шевелится воспоминание о том, что она когда-то к нему чувствовала, – стоит ли этому радоваться? Есть ли польза от того, чтобы тревожить ее похороненные воспоминания? Или Кей тоже плакала бы от горя, если бы могла?

Струлович сильнее сжал ее руку. Он не имел права так рисковать, играя ее чувствами, но все же рискнул.

– Ты сегодня прекрасно выглядишь, любовь моя, – сказал он и поцеловал ее в лоб.

Ответного пожатия не последовало. Если Кей действительно испытала то же, что и он, то уже справилась со своими чувствами – обесточила сама себя, потому что иначе не смогла бы всего этого вынести.

– Да, – повторил он, – подождем и посмотрим, к чему приведет мой визит.