Меня зовут Женщина

— Дети, — мужественно сказала Лина, — это недоразумение. Мы все делали нормально. Просто в этом доме отдыха работают одни ублюдочные идиотки, и у них у всех сегодня плохое настроение. Так что одевайтесь, сейчас будем пить чай с остатком вчерашнего торта.

— Вот из-за того, что ты детям лепишь такие тексты, у них всегда будут конфликты в школе! — огрызнулся муж.

Потом все было улажено, и их великодушно простили. Потому что непросыхавший народный артист из соседнего номера объяснил Лине, как она должна войти в кабинет директрисы, протянуть конверт с деньгами и произнести нараспев: «Я хочу перед вами извиниться. Боже мой, какая неловкость!» А поскольку он недавно первый раз сам поставил спектакль, то раз десять репетировал сей эпизод, не отказав себе в удовольствии лупить жирными кулаками по коленкам в тренировочных штанах с воплем «Не верю!».

Вручать деньги директрисе для Лины было все равно что идти на аборт, но она твердила: «Это не люди, это насекомые. На одной чашке весов пригоршня насекомых, а на другой двадцать два дня отдыха всей семьи». И, как всякая советская баба, сломала себя.

Однако ужас того, что кто-то может ворваться в номер и унижать в присутствии детей, закрепился на уровне физиологии, и больше в дома отдыха она не ездила. Украинская глубинка, в которой наличествовал Днепр, даровые фрукты и особенности привычек родителей мужа, напоминала эдем еще меньше. Это была схватка образов жизни, принципов воспитания и экономического выживания, разведенных по возрастным и географическим группам. И если в Москве Лина билась против этого набора с мужем один на один, то на отдыхе силы противника утраивались.

Лина понимала, что люди, выросшие по свистку, окрику, в эпике унижения и ограничения, даже став состоятельными и уважаемыми, просто психофизически не могут позволить комфортную жизнь внукам. Не потому, что они их не любят, а потому, что, убив собственное право на осуществление желаний, не в силах расслышать чужое. И она говорила «нет» и вставала железной стеной, укрывая детей. И каждый раз приезжала с отдыха одинаково перспективной как для невропатологического отделения, так и для бракоразводного процесса. Особенно выводило из себя, когда после разборки свекровь, поджимая губы, говорила презрительное: «Поэтесса!»

Съемные дачи упирались в таскание продуктов, нулевую медицину, когда дети заболевали, и отсутствие мужа. Лина могла взять редакторскую работу с собой, а ему было необходимо посещать контору. Она отлично понимала, какое количество женщин за период отпуска побывает в ее спальне, и относилась к этому спокойнее, чем к тому, что пашет в две смены. И, уложив детей, выстирав перемазанную ими за день одежду, не заваливается на диван, а берется до утра за редакторскую работу, пока голова переваривает текст. Что до измен, то Лина сравнивала счет с супругом в осенне-зимний период, когда среднеарифметические жены с детьми покидали дачи и среднеарифметические мужья возили туда любовниц, не охваченных в дачный период.

Так что когда выросшие дети разбрелись по самостоятельным отдыхам, предоставив возможность просто остаться в квартире вдвоем со вторым мужем, Лина была счастлива и первый раз после лета выглядела отдохнувшей. Но это было в прошлом году. А в этом Анатолий понял, что разваливается научная конференция, проводимая им в сентябре, и взмолился освободить его от внешних примет отпуска.

Первый муж не особенно уверенно чувствовал себя рядом с Линой и сводил счеты по мелочам, а нынешний был спокойным, профессионально реализованным и партнерски честным. Лина не верила своему счастью не в смысле факта второго брака (около нормальной бабы всегда очередь стоит), а потому, что не подозревала, что ей обломятся такие качественные отношения. Конечно, и на солнце были пятна. У Анатолия была масса дурацких бытовых привычек. Он предпочитал красивым вещам удобные, мог напялить слишком яркий галстук, не любил большую часть приготовленных Линой яств и литературную тусовку.

Знакомство состоялось, когда Анатолий собрался издать сборник научных статей в «маленьком, но очень гордом» издательстве, возглавляемом к этому времени Линой. Им было так классно вместе, что его предыдущий брак рухнул. Анатолий умилялся Лининой экзальтированности, с удовольствием слушал, как она нараспев читает стихи, хотя «не мог он ямба от хорея»... Подавал кофе в постель, мыл посуду и поощрял социальный рост жены.

Коррозия прошлого Лининого брака началась с экономических реформ, когда семья осталась без денег. То есть и Лина, и первый муж продолжали ходить на работу, но зарплата сначала стала символической, а потом исчезла вовсе. Первый муж заведовал отделом НИИ, проектировавшим что-то такое, что потом никогда не работало и не продавалось. Из этого промысла он вынес только привычку к кабинету, костюму с галстуком и подчиненным. Мысль о перемене статуса не давалась ему, потому что организатор он был хреновый, а руководство понимал как давление. В бессильной злобе на реформы муж слонялся по квартире, вымещая ее на семье.