Меня зовут Женщина

Потом эта способность тоже исчезла. В романе с Черновым Лина была словно подключена к огромной электрической сети, из которой в нее шло огромное тепло и невероятная информация. Она была вырвана из собственной квартиры и присоединена к кровеносной системе земного шара. Через нее бежали чужие информационные потоки, потому что она сидела на стене пространственной воронки, в центре которой Черновой посылал через микрофон сигнал тысячам людей и получал от них ответ — энергетический вихрь.

Казалось, что до него Лина жила обернутой в целлофан. Она писала про это:

Я вижу путь сюда, как тропку из окна.
И, отряхнув с себя лохмотья слов и лет,
То слышу голоса, как языки огня,
То запахи ищу, как надписи во мгле.
И кожею своей припоминаю путь,
Все смыслы прежних бед, всех счастьев имена,
Когда на простыне внезапной, как испуг,
Средь комнаты чернил касаешься меня.
И нам не разойтись друг с другом ни на шаг.
Твой смех и поворот плеча уже не раз
Заключены в большой пустой зеркальный шар,
В котором никогда никто не умирал.

— Приехали! — оборвала Линии поток сознания организаторша. — Перед вами музей Пушкина!

— «Я жил тогда в Одессе пыльной...» — улыбнулась очаровательная экскурсоводша в предбаннике музея. — «Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный свои подъемлет паруса...» Александр Сергеевич провел в нашем городе тринадцать месяцев без трех дней, после того, как Александр Первый сослал его сюда «для дальнейшего прохождения службы», дабы «он обрел правильный образ мыслей истинного христианина и верноподданного»!

— Голубушка, — сказал пожилой господин, — мы все учились понемногу...

— Это пушкинисты, — зашептала организаторша экскурсоводше в изящное ухо с камеей.

— Ах, извините, — зарделась она. — Как вам известно, здесь находились гостиничные номера, в которых останавливался великий поэт.

— И где же именно он останавливался? — ядовито спросила дама с веером.

— В одной из этих трех комнат. До конца не установлено, — смутилась экскурсоводша.

— А что ж вы тут экспонируете? — поправил очки на носу седой господин. — У вас же не может быть ни одной подлинной единицы хранения.

— Но... У нас есть документы эпохи... Есть копия рукописного журнала со стихами Пушкина. Есть раритеты того времени... Фрагмент ступеньки дома Воронцова... — испуганно сдавала экзамен экскурсоводша.

— И под это вы хотите оттяпать еще полздания и сдавать фирмам? — строго спросила дама с веером.

— Нет... Почему... Мы... Пушкин... Культурное наследие... Будущие поколения... — залепетала экскурсоводша.

— Дамы и господа, — нашлась организаторша. — Вы приехали в Одессу. А Одесса в принципе город мифов. Но если вам придется беседовать об этом музее с городским начальством, помните, что иногда неуместной правдивостью можно приговорить... Поймите, перед вами последние оазисы русской культуры на одесской земле.

— Ну что вы, — сказала дама с веером, впоследствии оказавшаяся специалистом по Серебряному веку, а не по солнцу русской поэзии. — Мы же с вами как пушкинисты с пушкинистами. Неужели вы думаете, что с «ними» мы что-нибудь будем всерьез обсуждать?

— Можно вас на минуточку? — потянул Лину за рукав Сергей Романыч.

Они отошли в тихий угол.

— Хочу извиниться за вчерашнюю невежливость. Я здесь так устал от дам с веерами. Я подумал, что вы одна из них.

— А сегодня обнаружили у меня отсутствие веера? — усмехнулась Лина.

— Знаете, есть одно письмо, — скороговоркой сказал Сергей Романыч. — Его мало кто понимает правильно. Рискуя вас утомить, я прочитаю его на память: «... Вчера я весь вечер провел наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю «наедине» — это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской... В общем, я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание... Еще раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведет, я сойду с ума».

— Я понимаю, что это письмо Пушкина, а кто имеется в виду под «известной тебе дамой»? — спросила Лина.

— Под «известной тебе дамой» имеется в виду Наталья Гончарова. Но это не письмо Пушкина. Это письмо Дантеса. Он с дежурства писал Геккерену! — с торжествующей улыбкой пророкотал Сергей Романыч так громко, что на них обернулись.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами Лина.