Меньшее зло

— Вот, — дрогнувшим голосом сказал Папа Гриша и стал громко сморкаться, пряча глаза, — вот… Свела опять жизнь… Веришь, Платоша, как поставил ты меня на политическую работу, а потом позабыл за важностью дел, я уж подумал — не свидимся больше. Старый я стал, Платоша, сердце ноет по ночам, бывает схватывает — не продохнуть. А ведь сколько вместе пережито, это же ни в каком романе не написать… Я тебе знаешь что скажу — вот самое лучшее, что у меня было в этой жизни, это таки начало «Инфокара». Как на продранных стульях сидели, с пивом «Жигулёвским» да в дыму табачном, все хотели мир перевернуть, планы наполеоновские строили. И получалось все. Я и тогда ведь уже был не мальчик, а с тобой и с ребятами лет двадцать скинул единым махом. Все думал — а вдруг кончится это когда-нибудь, и постарею сразу, помру. Может, так оно и есть, а? Может, я и помер на самом деле, а сейчас так… оболочка одна телесная бродит по свету, неприкаянная, не знает, куда прислониться? Как ты думаешь, Платоша?

«Началось, — понял Платон, ощутил прилив злобы и стал в уме считать до десяти, — играет… Волк… Сейчас главное — не сорваться».

— Я очень рад, Григорий Павлович, — сказал он в тон, расслабленным и даже чуть дрожащим от волнения голосом, — честное слово. Нам так вас не хватало.

Папа Гриша наклонил голову, с хитрым мужицким прищуром взглянул на Платона сквозь очки в позолоченной оправе.

— Не хватало, говоришь? Ну и ладненько. Будем считать, что обменялись. Пойдём, что ли, дорогой человек. Начальство только заради тебя самолёты и держит, хочет повидаться со старым приятелем.

Местный товарищ руководитель успел куда-то деться. Федор Фёдорович сидел за длинным банкетным столом в одиночестве, просматривая бумаги в пухлой серой папке. При появлении Платона папку отложил, встал, но из-за стола навстречу не вышел.

— Добрый вечер. Или ночь уже, сбился совсем, — сказал он. И Платон отметил про себя, что характер беседы ещё не определён. В прежние времена Эф Эф обычно называл его просто по имени и иногда переходил на «ты». Сейчас не называет никак и избегает местоимений. Может, показалось?

— Прошу присаживаться, — продолжил Федор Фёдорович, и Платон понял, что не показалось. — Вы, Григорий Павлович, тоже присаживайтесь.

Папа Гриша устроился в кресле за журнальным столиком, поближе к дверям.

Не то чтобы Платон всерьёз ожидал, будто разговор начнётся с чётко артикулированной благодарности за проделанную титаническую работу… Но всё же… А Федор Фёдорович рассеянно барабанил пальцами по папке с бумагами, пауза неприлично затягивалась, и Платону пришлось сделать первый шаг.

— Я извиняюсь, что опоздал в город подъехать, — сказал Платон. — По времени никак не получалось. Самые искренние поздравления с результатами голосования.

Соблюдая предложенные правила игры, он тоже выбрал безличную форму общения, и у Федора Фёдоровича, как показалось, это вызвало лёгкое раздражение.

— Спасибо большое, — ответил он. — За поздравления.

Лёгкое ударение на последнем слове очевидным образом означало, что за результаты голосования избранный президент благодарность выражать не намерен. Если учесть, что присутствует пусть сколь угодно близкий, но всё же посторонний Папа Гриша, то это вполне логично. С другой стороны, никто не тянул за язык и не заставлял приглашать Папу Гришу к участию в беседе.

Надвинувшейся вновь минутой молчания Платон воспользовался, чтобы как следует разглядеть старого знакомца, вознесённого на вершину власти.

Минувший краткий период руководства страной явно не пошёл знакомцу на пользу, даже внешне — волосы поредели, веки набрякли, вдоль щёк протянулись глубокие складки. Эф Эф походил на уставшего циника, разочарованного жизнью. Правая рука, не занятая стучанием по папке с бумагами, подрагивала. Эф Эф перехватил взгляд Платона и с неудовольствием поспешно убрал руку под стол.

— Так, — сказал он. — Ладно. Поговорим немного. На самом деле, я планировал провести в Москве общий разговор на эту тему, и это было бы правильно. Но учитывая… Короче говоря… В общем, мы можем побеседовать сейчас, а потом ещё раз в Москве, когда соберутся все. Хочу проинформировать, что я твёрдо намерен сохранить преемственность в политике. Курс моих предшественников будет продолжен.

Платон недоуменно поднял брови. Ему даже показалось, что он ослышался. Конечно, они давно не встречались, многое изменилось, но подобное нарушение элементарных правил логики было просто из ряда вон.

— Совершенно непонятно, — сказал Платон, старательно придерживаясь безличных форм. — О какой, собственно говоря, преемственности идёт речь? Один президент сказал, что Россия должна быть федеративной республикой, и отдал регионам столько свободы, сколько они могли переварить. Другой самостоятельность у регионов отобрал, прибрал к рукам обе палаты парламента и начал строить унитарное государство. При одном газеты и телевидение были свободны от власти, а при другом — что в газетах, что в ящике — сплошные вести с полей. И так далее, можно, пожалуй, не продолжать. Преемственность чего? Ужа с ежом будем скрещивать?