Меншиков

В открытых украинских равнинах морозы были тем нестерпимее, что там свирепствовали непрестанные вьюги. Такой суровой зимы не помнили самые древние старожилы. На гумнах, а случалось — и прямо на дорогах, находили окоченевших зайцев; птицы падали на лету; прекращались сообщения между жилыми местностями, не было ни пути, ни проезда. В эту зиму погибло от холода до четырёх тысяч шведов. Конные окоченевали, сидя верхом на лошадях; пехотинцы замерзали у деревьев, повозок, изгородей, на которые облокачивались в последние минуты борьбы со смертью. Сам король сильно приморозил себе нос. Многие пытались согреваться водкой, которой было большое изобилие на Украине, но водка не помогала, — пьяные, они погибали быстрее. Город Гадяч превратился в громадный лазарет, туда свозили всех обмороженных; из домов слышались раздирающие крики, во дворах валялись отрубленные руки, ноги…

Предполагая спокойно ожидать подхода войск Станислава Лещинского, Карл к марту 1709 года сосредоточил свои войска фронтом на восток, к реке Ворскле, имея в тылу реку Псёл с опорными пунктами — Лютенькой, Опошней, Сенжарами, Решетиловкой.

Русская армия расположилась на левом берегу реки Ворсклы, имея в тылу опорные пункты — Богодухов, Краснокутск, Полтаву. Главные силы, под командованием Меншикова, находились в Богодухове. Значительная часть русской конницы была сосредоточена у реки Ворсклы. Западнее, почти в тылу шведской армии, между реками Сулой и Пслом, встали части фельдмаршала Шереметева и новоизбранного гетмана Скоропадского. Постоянными набегами русские подвижные части тревожили шведов и с флангов и с тыла. Все ближайшие к расположению шведов города и селения были плотно заняты русскими гарнизонами.

— Главное, Борис Петрович, — говорил Меншиков в Богодухове на очередном военном совете, — чтобы теперь не только курьер — птица бы не пролетела от Карла к Лещинскому! Ну, и, — слегка развёл ладони, — само собой, и набеги непрестанные на его гарнизоны, и фуражиров захватывать…

Соглашаясь, Шереметев кивал в такт речи Меншикова рогатым париком, не торопясь разглаживал лежащую перед ним на столе стопку бумаг.

— Это, Александр Данилович, сам знаешь, — заметил, — мои солдатушки неплохо вершат. Вот они, — хлопнул ладонью по стопке бумаг, — все письма Каролуса здесь… Перехвачены. — Порылся, достал одно. — И такие весточки… — Обернулся к секретарю Меншикова, Воинову: — На-ка прочти.

— Да ведь всё одно и то же, — возразил Меншиков, пожимая плечами. — Читали же не раз!..

— Да тут не много, — кивнул Шереметев Воинову, — читай, читай самый конец.

Воинов вопросительно глянул на Меншикова. Тот, облокотившись на стол, катал меж ладоней шарики из бумаги, нехотя кивнул головой: дескать, отвязаться, читай.

— «…а потом наши войска, — медленно переводил Воинов отмеченный Шереметевым текст письма, — всё время сильно страдают, когда им приходится ходить на фуражировку, так как русские не пропускают ни одного случая, чтобы потревожить их».

Глянул на подпись, прочёл:

— «Адлерфельд».

— Кто это? — спросил Меншиков Шереметева.

— При Карле, сочиняет гисторию его войн.

— Ага, поняли! — улыбнулся Данилыч. — А дальше ещё больше поймут. Думали: «Поедим, попьём, да и домой пойдём». Не-ет, голубчики, это вам не Саксония! Сальца с хлебушком захотели?.. А не угодно ли лебеды?

Борис Петрович похохатывал:

— Не то беда, что в котле лебеда, а то беды, как не будет и лебеды…

Все рассмеялись.

— Як тому, — продолжал Шереметев, — что ежели мы крепко поможем местным казакам и жителям, как государь об этом наказывал, то у шведов и лебеды не останется!

— Правда! — соглашался Данилыч. — Об этом нам, Борис Петрович, — безотлагательно надо подумать. Вот! — вытянул из-за обшлага вчетверо сложенную бумагу. — Котельниковские и другие местные казаки и жители просят дозволить им «над шведами промышлять».

— Дело верно! — кивнул Шереметев. — Во всех войнах у народа леса на откупе были. При Минине и Пожарском в одних костромских лесах сколько мужики наши врагов уходили! Да и сейчас они лихо работают. Помочь им здесь надобно непременно: и оружием и припасами. Всё это окупится.

— С лихвой! — согласился Данилыч.

Решили: местным казакам и жителям не только позволить промышлять над неприятелем, но и выдавать за каждого пленного шведа по пяти рублей и, кроме того, всё имущество пленного.

Смирный Скоропадский, слегка склонив набок стриженную ёжиком голову, казалось, внимательно слушал, молчал.

Как многие из тех, что никогда не видели добра ни от бога, ни от начальства, ни от родного брата, он давно мечтал быть подальше от сильных людей: они его не замечали, он их чуждался. А теперь, думал старик, надо, вишь, править всей Украиной. Сидеть-думать вместе с государственными мужами. Решать…

Когда Шереметев кончил говорить, гетман поднял вверх палец.

— Дозвольте.

— Ну, ну, Иване, — Меншиков откинулся на спинку кресла, потёр руки, — проше, пан гетман!