Меншиков

Генерал Роос, командующий шведскими частями в этом районе, поднял по тревоге свои главные силы, — два драгунских и два пехотных полка, — двинул было их против русских, но, убедившись, что Меншиков располагает большими силами, зажёг предместье и отступил в Опошненский замок.

Отряд Гольца уже подошёл к замку и подготовился к его штурму, но в это время Меншиков получил сведения о движении к Опошне сильных шведских подкреплений. Действительно, сам Карл с двумя гвардейскими батальонами и четырьмя драгунскими полками спешил на помощь осаждённому Роосу.

Генерал-майор Белинг («чтоб ему, чёрту, ни дна ни покрышки!» — ругался Меншиков) замешкался, закопался на переправах, ударился в дальний обход, не подоспел вовремя на подмогу к Опошне. Пришлось отступить.

Отвлечь шведов от Полтавы таким способом не удалось. Карл же решил взять Полтаву, чего бы это ни стоило. «Если бы сам бог послал ангела с приказанием отступить от Полтавы, — говорил упрямый король, — то я и тогда бы не отступил».

Время бежало, дни для шведов отсчитывались, похожие один на другой, как костяшки на счетах. А леса зеленели всё темнее, кудрявее, отцветали ландыши в чащах, лепетали листьями, и уже ровно шумели сады, белыми лепестками покрывались в них дорожки, тропинки…

— Русские сдадутся при первом же нашем пушечном выстреле, — уверял Карл своего генерал-квартирмейстера Гилленкрока, высокого, худого, немного сгорбленного генерала в наглухо застёгнутом длиннополом камзоле, похожего, по отзывам офицеров, на кардинала. — Они только и ждут, чтобы бежать, я вас уверяю.

— А я думаю, — пытался возражать проницательный Гилленкрок, поднимая брови и слегка покачивая гладкой, как яйцо, головой, — что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ.

— Я вовсе не намерен употреблять на это мою пехоту! — раздражённо выкрикивал Карл, отмахиваясь от генерал-квартирмейстера. — Что вы! А запорожцы на что?

Прямой рот Гилленкрока с поджатыми сухими губами, жилистая шея, костистые цепкие руки и быстрый, лисий взгляд небольших тёмно-жёлтых, чуть прищуренных глаз изобличали ревностного католика — человека благочестивого, жестокого и весьма подозрительного.

Как истый верноподданный своего государя, Гилленкрок в разговоре с другими полагал, что король всегда прав. «Но разумный человек, — думал он про себя, — должен знать, что разум при дворе короля, поражённого самонадеянностью, граничащей с опьянением, играет незначительную роль. Сейчас король отзывается о русских солдатах: „Они только и ждут, чтобы бежать“. А сразу после Калиша он говорил ведь совершенно другое!.. Король не обращает внимания на противоречие своих суждений и на то, как их истолковывают другие…

Однако это было бы ещё полбеды. Вся беда в том, что слепота короля не излечивается и от жестокого соприкосновения с действительностью. Единственно, что чувствуется сейчас, — копался в своих наблюдениях Гилленкрок, — это то, что теперь в обнадёживающих высказываниях короля не чувствуется прежней уверенности. Он горячится… Вот и сейчас, с запорожцами… Ведь использование их на осадных работах — это же чепуха!»

Не мог Гилленкрок удержаться, чтобы не высказать это своему королю. Пожевав губами и минуту подумав, он нарочито бесстрастно спросил:

— А-а… разве можно, ваше величество, употреблять на осадные работы людей, которые не имеют о них никакого понятия, с которыми нужно объясняться через переводчиков и которые разбегутся, как скоро работа покажется им тяжёлой и соседи их начнут падать от русских пуль?

— Я вас уверяю, друг мой, — продолжал выкрикивать Карл, бегая из угла в угол палатки, — что запорожцы сделают всё, что я хочу! И не разбегутся! Потому что я… Потому что я хорошо им буду платить!..

Сам ревностный лютеранин, Карл, однако, уважал Гилленкрока-католика и за умение ровно держаться при любых обстоятельствах и за его прямоту — выслушивал его возражения, не выгонял, как других.

— С нашими пушками, государь, ничего нельзя сделать. Нет ядер. Левенгаупт ничего не привёз, — продолжал возражать Гилленкрок. — Придётся добывать крепость пехотой.

— А я вас уверяю, — настаивал Карл, — что штурм не понадобится.

— В таком случае я не понимаю, — пожимал плечами генерал-квартирмейстер, — каким образом крепость будет взята, если только нам не поблагоприятствует необыкновенное счастье?

— Необыкновенное?! — остановился король. — Да, мы свершаем необыкновенное. За это и пожинаем славу и честь!

— Боюсь, — заметил Гилленкрок, прикрывая глаза, — чтобы всё это не окончилось для нас тоже… «необыкновеннейшим образом».