Меншиков

Карл был в самом бодром настроении духа, как и должно находиться человеку, твёрдо уверенному в своей гениальности, а следовательно и в блестящем исходе задуманной им операции. Объезжая свои войска накануне сражения, он говорил о былой победе под Нарвой, напоминал солдатам о героическом прошлом шведской армии, славившейся стремительными маршами, боевыми традициями, воинской дисциплиной, призывал покончить с русскими раз и навсегда.

Но не тот уже был шведский солдат: измотанный тяжкими кочёвками-переходами, оторванный от своей родины, окружённый враждебно настроенным населением, голодный, оборванный, он ворчал, открыто высказывая недовольство, и даже, вступал в пререкания с офицерами. Боевые традиции шведской армии «быльём поросли», её прославленная дисциплина была серьёзно расшатана.

Перед деморализованным шведским войском стояла крепко скроенная Петром новая русская армия, имеющая за своими плечами и вторую Нарву, и Калиш, и победу под Лесной — «мать полтавской баталии».

В воскресенье 26 июня, после вечерней молитвы, которую король, как благочестивый лютеранин, всегда слушал в походах, он приказал объявить войскам, что назавтра назначается генеральное сражение.

— Завтра мы будем обедать в шатрах у московского царя, — говорил Карл, обращаясь к своим генералам. — Нет нужды заботиться о питании: московский царь сделал это за нас. Там, — величественным жестом указал он на русский лагерь, — припасено для нас всё с избытком.

Потом он перешёл к изложению основ своего твёрдо намеченного генерального плана.

Он разделит Россию на отдельные княжества. Псков, Новгород, Вологду он присоединит к Швеции, а Архангельск и весь север Московии, вплоть до Урала, отдаст ставленнику своему королю польскому Станиславу Лещинскому В Москве он посадит на трон преданнейшего ему польского шляхтича Якуба Собесского…

— А пока назначаю вас, генерал, — обратился он к Акселю Спарре, — московским генерал-губернатором. Так!..

Спарре поклонился, тщетно пытаясь изобразить на своём хмуром лице благодарность за оказанную ему великую честь: ему отнюдь не улыбалось такое назначение — народом он не умел управлять и война уже научила его бояться русских людей.

Подробной диспозиции для сражения Карл не дал, полагая, что его гений всегда подскажет детали на месте, соответственно действиям неприятеля. Он приказал: для атаки русского лагеря пехоте идти в четырёх колоннах, а коннице следовать сзади в шести.

Почему именно так, а не наоборот или как-либо иначе нужно было построить войска для предстоящего боя, Карл, по своему обыкновению, не объяснил никому. Он объявил, что лично примет участие в предстоящем сражении, но командовать войсками не будет, так как рана сковывает его движения. Главнокомандующим на время боя он назначил фельдмаршала графа Реншильда.

Тотчас после вечерней молитвы, в сумерки, вся шведская пехота была выведена в поле, кавалеристы оседлали коней. Было приказано: «Всем каждоминутно быть готовыми к бою». Наступила тёмная ночь. Ни одного костра не горело на поле ни с той, ни с другой стороны. Только далеко, далеко за рекой слабо поблескивали багровые звёздочки. По всей видимости, там хлопотали неугомонные русские кашевары. Сзади шведской пехоты и с флангов слышался мягкий топот по густому травяному покрову, осторожное пофыркивание и тихое ржание коней, словно понимающих, к чему их готовят.

Карл велел наложить себе на больную ногу свежую повязку, другую ногу обул в сапог, сел в носилки. В одной руке он держал шпагу, в другой — заряженный пистолет. Министр Пипер, генералы Реншильд и Левенгаупт легли на траву возле королевских носилок.

Перед большими сражениями Карл любил поболтать о вещах, не касающихся предстоящего дела, полагая, что чем искуснее он будет казаться спокойным, тем более должны быть спокойны и уверены в успешном исходе предстоящей боевой операции его генералы. И вот кто-то из них уже начал рассказывать как на этих полях, где они расположились сейчас, «Тамерлан покорил себе западные народы»[37]. Подобные рассказы Карл слушал охотно.

Был случай, когда Мазепа, желая польстить королю, как-то сказал:

— Война для вашего величества идёт очень счастливо: мы — только за восемь миль от рубежей Азии!

Карл ответил:

— Sed geographie. non convenint.[38]

«Это, — заметил шведский историк Адлерфельд, — заставило покраснеть доброго старика». Зная, что Карл часто толковал о подвигах Александра Македонского[39] и что он во всём ставит себе за образец этого героя, Мазепа, в угоду королю, сочинил тогда, будто здесь, на Украине, недавно отыскан «александрийский» камень, воздвигнутый Александром Македонским.

Король сообщил своему генерал-квартирмейстеру Гиллен-кроку, что Мазепа сказал ему, будто отсюда недалеко до Азии.

— Это безобразие, что узнаешь такие вещи случайно! — выговаривал он Гилленкроку. — Мы должны быть в наивысшей степени заинтересованы в прославлении подвигов нашей армии по той исключительно простой и откровенно признанной всем миром причине, что мы действительно непобедимы!