Читаем Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских полностью

подорвать, подкрепить, укрепить; поколебать; давать уверенность;

пребывать в уверенности, оставаться в уверенности;

уверенность появляется, оставляет, покидает кого-либо;

обрести уверенность;

уверенность строится на…;

уверенность пришла.

Поскольку уверенность осмысливается в терминах чувства, то с этим словом возможна вся сочетаемость, сопровождающая чувство как таковое: чувство уверенности рождается, растет, укрепляется и пр. Однако уверенность может рождаться, расти и покидать человека, в отличии, скажем, от стыда, из чего мы можем сделать вывод, что уверенность относится к особому разряду одушевляемых чувств.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что уверенность мыслиться в основном в пределах следующих двух коннотаций:

1) опора;

2) персонифицируемая эмоция, как порождаемая человеком, так и приходящая к нему извне.

Образ опоры, сопровождающий понятие уверенности, представляется существенным при описании интерпретации человека в русском национальном сознании. Опора — это то, что помогает удержать равновесие кому-то или чему-то внутренне неустойчивому, неустойчивому в силу либо врожденного дефекта, либо благоприобретенного. Поколебать опору-уверенность означает лишить ее главного качества опоры, то есть уничтожить ее в основной ее функции. Уверенность-опора воспринимается как некая данность, а не созданное человеком себе воспомоществование. Это своего рода крепость (пребывать в уверенности и пр.), которую можно взорвать, подорвать и которая дается человеку извне. По отношению же к одушевленной уверенности человек пассивен окончательно; она рождается, растет в нем, наполняя его силами, и по независящим от своего «родителя» причинам покидает его. Персонифицируемая уверенность не описывается никакими признаками, то есть не дооформляется образно, что свидетельствует об относительной слабости этой коннотации.

Напротив, первая коннотация – опора – серьезно поддерживается признаковой сочетаемостью, а также наличием антонима уверенности – колебания, напрямую ассоциирующего неуверенность с неприятным и тревожным чувством неустойчивости.

Сомнение, определяемое В. Далем как «нерешимость, шаткое (NВ!) недоумение, колебание (NB!) мыслей, недоверие, подозрение, опасение», этимологически связано со старославянским глаголом мнить – «полагать, думать». Очевидна сохранившаяся и поныне связь мнительности и сомнения: и то, и другое связано с ощущением негативного свойства имеющейся информации. Это же видно из современного толкования слова сомнение как «неуверенности в истинности, возможности чего-либо, отсутствия твердой веры во что-либо; опасения, подозрения».

В русском языке у этого слова имеется следующая сочетаемость:

большое, неожиданное сомнение;

испытать, иметь, возбуждать, вызывать, уничтожить сомнение;

развеять, рассеять сомнение; подвергать что-либо сомнению; брать, ставить под сомнение;

сомнение появилось, берет кого-то, (не) покидает, (не) оставляет, (не) пропадает;

сомнение закралось в душу, зародилось у кого-либо;

сомнения грызут, гложут, терзают;

червь сомнения;

сомнения гнездятся;

что-то может породить сомнения;

заронить сомнение, посеять сомнение;

возбуждать сомнение;

разрешить все сомнения;

тень сомнения.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что сомнение в русском языке ассоциируется с несколькими достаточно хорошо просматривающимися образами:

1) сомнение как туман;

2) сомнение как червь;

3) сомнение как растение.

В рамках приведенных коннотаций сомнение часто описывается как нечто постоянно существующее, что-то, что можно «возбудить». То же постоянство сомнения выражено и в образе крыши, неба, чего– то существующего над головой, подо что можно поставить практически любую уверенность. Так, мы допускаем сомнение применительно к нашим планам и намерениям (человек предполагает, а Бог располагает), часто произнося: «Если ничего не случится, я сделаю, пойду» и так далее. Русский человек из-за недискретности мира, о которой мы уже писали, в точности не знает, что именно может помешать ему совершить задуманное, поэтому он всегда много сомневается в стопроцентной реальности своих планов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология