Менжинский

В просторную, уставленную дорогой мебелью гостиную в боковую дверь вошел экспедитор «Пролетария», «Муравей». Эту свою партийную кличку старый питерский рабочий, успевший по милости охранного отделения побывать и за Уралом, и на Кавказе, и в Одессе, получил за умение транспортировать литературу. Нелегальщину он обычно носил в бельевой корзине.

Вероятно, ему не часто приходилось бывать в таких роскошных квартирах. Войдя в гостиную, он заметно растерялся. И, даже не поздоровавшись, сразу заговорил:

— А я к вам, товарищ Техник, по поручению вашей сестры.

— Пожалуйста, садитесь, рассказывайте, — пригласил Менжинский, увидев замешательство на лице вошедшего. — Говорите, не стесняйтесь, это наш товарищ.

— В общем я стал отказываться ехать в Москву. А сестра ваша настаивает. Я твержу, что не могу ехать, а она: «Почему?» Пришлось рассказать, и вот прислала к вам, чтобы я повторил все, что ей говорил.

— Рассказывайте, рассказывайте, — подбодрил Менжинский «Муравья».

— В общем отказываюсь потому, что боюсь провалить дело. Недели три назад с транспортом литературы ездил в Москву. Без хвоста добрался до Николаевского вокзала. Купил билет. Прошел в зал. И тут с перрона неожиданно для меня в зал вошли два товарища, а вместе с ними женщина Катя. Вы ее, возможно, знаете. Она была и в военной и в литературной группе. Товарищ пригласил меня пить чай, он живет здесь недалеко, на Лиговке. Сдав корзину на хранение…

— Это с нелегальщиной-то? — спросил Менжинский.

— Да, с литературой.

Петр выразительно посмотрел на Менжинского: «Что, мол, я говорил? Разучились конспирировать».

— Так вот, — продолжал «Муравей», — сдали корзину и всей компанией пошли к нему.

— И Катя? — спросил Петр. — А вы знали ее раньше?

— Нет, не знал. Такая накрашенная пышная дама, на вид лет сорока. Очень нарядно одетая.

Менжинский, слушавший до этого «Муравья» почти безучастно, вдруг оживился:

— Пышная, говорите, дама? И с буклями?

— С буклямп, с буклями. Пришли к товарищу. Пока кипел самовар, разговаривали, Катя в разговоре допустила ряд выпадов, показавшихся мне подозрительными. А товарищ ее урезонивает. «Что ты, — говорит, — Люся, разошлась?»

— Как Люся, вы говорили — Катя? — спросил Петр.

— Он ее назвал Люсей.

— Если Люся — то обрисованная внешность совпадает с Люсей, ставшей после зимнего провала секретарем организации, — уточнил Менжинский.

— Как сейчас помню, — продолжал «Муравей», — уогда на вокзале часы показывали ровно три, а поезд уходил в восемь. Так на чем я остановился? Да, вопросы Кати-Люси показались мне подозрительными, а тут еще узнаю от товарища, что она недавно две недели сидела в предварилке.

— А где живет Люся? Не на Церковной? — спросил Петр. — Если с Церковной, то у нас в отношении ее тоже есть подозрения. Она была на сходке в психоневрологическом институте, когда обсуждался наказ военных. Почти всех тогда арестовали. А она на свободе. Действительно, подозрительно.

— Спасибо вам, товарищ, за информацию. А сейчас куда? — спросил Менжинский «Муравья». — Опять в Москву?

— Нет, надо ехать в Нижний.

После ухода «Муравья» Менжинский договорился с Петром о мерах по усилению конспирации, о наблюдении за «Люсей».

— Предупредите, товарищ Петр, всех товарищей, кто как-либо связан с этой дамой…

Наступление реакции между тем продолжалось.

3 июня царское правительство разогнало Государственную думу и арестовало социал-демократическую фракцию. Третьеиюньский переворот означал конец первой русской революции и начало столыпинской реакции.

28 июля 1907 года Петербургский военно-окружной суд через пристава третьего участка Московской части телеграфно предложил Менжинскому «явиться 31 сего июля к 12 часам в военно-окружной суд, Мойка, 26 для получения копии обвинительного акта».

На следующий день Вера Рудольфовна на явке ЦК вручила телеграмму Вячеславу Рудольфовичу.

31 июля Менжинский, явившись на Мойку, ознакомился с обвинительным актом: «…19 июля 1906 года в Петербурге в квартире Александра Львовича Харика состоялось собрание некоторых членов организации, на котором предполагалось обсудить вопрос, как использовать военное восстание в Свеаборге и как реагировать на это событие в С.-Петербурге. Собрание было задержано, причем, кроме Харика, арестованы сын коллежского советника Браудо, дантист Фрумкин и два лица, назвавшиеся дворянином Деканским и крестьянином Соловьевым. 25 июля Деканский заявил, что он в действительности помощник присяжного поверенного Менжинский, а Соловьев, что он Зимин…»