Мера Любви

Джованни оказался единственным препятствием на пути де Бельвара к счастью. В Честере граф думал только о положительной стороне своей любви, совсем не заботясь об отрицательной, а она, как оказывалось, была, эта самая отрицательная сторона, ужасная в своей жестокости. Прежде всего, де Бельвар понятия не имел, каково мнение Джованни об отношениях, которые он собирался предложить ему. Возможно, граф приехал лишь для того, чтобы быть с презрением отвергнутым. Возможно, но де Бельвар отчего-то не верил в подобную перспективу, он слишком хорошо успел узнать Джованни, вряд ли ему грозил серьезный отпор. Значит приятие, но и тогда отнюдь не все было слава Богу. Церковные моралисты заклеймили союзы между двумя мужчинами непроизносимым грехом, караемым адскими муками. На себя де Бельвару было совершенно наплевать, более чем когда-либо, ибо счет его прегрешений и без того составлял слишком длинный список для Небесного Иерусалима, а вот о вечном спасении Джованни ему пришлось не на шутку призадуматься. Его милый Жан — безгрешное существо, чистое, как ангел, а граф — жестокий соблазнитель, подстрекаемый дьяволом, чтобы навсегда погубить предназначенную Раю душу. Такой роли для себя де Бельвар не желал. Что ему, несчастному, приходилось делать? Он сидел в своем замке, страдая вблизи от любимого, с которым не мог позволить себе увидеться, больше, чем вдали от него, когда благостные мечты утишали тоску. Он охранял целомудрие Джованни от себя самого.

О своем приезде граф никого не уведомил в Силфоре, каноники и горожане полагали его отсутствующим. Они, не без гордости за свою прозорливость, догадались, по какой причине граф столь неожиданно покинул их городок. По их разумению выходило: граф с епископом поссорились. Почему, отчего — не в том суть, главное, разругались в пух и прах, так, что всей их дружбе конец. Сперва силфорцы поверить не могли такой удаче, некоторое время ушло у них на то, чтобы пообвыкнуть, они словно ждали де Бельвара обратно со дня на день. Граф не возвращался, и силфорцы обнаглели.

Первой ласточкой, возвещающей перемену настроений в епархии, стал аббат Бернар, заявившийся в один прекрасный день в город. Джованни еще плохо себя чувствовал и не выходил из своей комнаты. Дом Бернар отправился его проведать: наговорил гадостей и объявил напоследок, что в сущности его привело в епископский дом, — в этот «притон разврата», как он выразился, — великодушное желание предупредить Джованни насчет жалобы к Святому Престолу, которую сердобольный аббат, обеспокоенный печальной участью Силфорского диоцеза, доверенного столь нерадивому пастырю, которого и пастырем-то называть негоже, поспешил соорудить в отместку за все свои обиды на нового епископа, причем обиды немалые, насколько можно было судить по тону, каким все это было сказано.

Поступить так велел мне долг духовного лица, — высокопарно заявил дом Бернар, — и долг христианина.

Джованни не возмутился, словно жалоба в Рим его вовсе не обеспокоила, и аббат Бернар удалился, обиженный столь явным равнодушием к его рвению.

Едва он отбыл, Джованни попросил Филиппа де Бовэ и Тибо Полосатого никогда впредь не пускать к нему аббата. Тибо в ответ искренне выразил свое сожаление, что «сущая гарпия дом Бернар успел уже нагадить». Джованни хоть и вяло, из любезности, но все же улыбнулся замечанию ушлого торговца: Тибо умел найти нужное слово, обладал истинным тактом и вместе с тем остроумием.

— Ваши манеры сделали бы вам честь при любом дворе, — польстил ему как-то Джованни.

Тибо пожал плечами:

— Понимаю, к чему вы клоните, мессир епископ, только я свой выбор давно сделал. По мне лучше быть первым среди простых людей, чем последним среди рыцарей.

Давнишний опыт царедворца приучил Тибо Полосатого тщательно подбирать слова. С некоторых пор он находился в весьма щекотливом положении: являясь самым богатым торговцем северного Честера, Тибо должен был бы естественным образом возглавить борьбу силфорцев за хартию, однако симпатии его всецело принадлежали дворянству, а не горожанам, и это обстоятельство делало его в глазах местных предателем. Тибо не доверяли, потому что граф Честерский останавливался у него в доме, потому что он помогал епископу Силфорскому, да мало ли почему еще, и того уж было довольно. Тибо был достаточно умен, чтобы стараться всячески подчеркнуть перед горожанами, будто он оказывает услуги знати исключительно из собственной выгоды. Он представлялся человеком подневольным, вынужденным угождать сильным мира сего, иначе ему, всего-навсего простому торговцу, не прожить. Он старался втереться в доверие к членам самовольно созданного в Силфоре городского совета, разузнать как можно тщательнее все их планы, а после передать их де Бельвару. Тибо давно следовало предупредить епископа о настроениях в городе, но он не хотел слишком запугивать его, в конце концов эти так называемые коммунальщики всегда много болтают, но никогда, почти никогда так ничего существенного и не предпринимают.