В каморке я старалась не бывать, пропадая где-то целыми днями. В аудиториях Сорбонны, а чаще на улицах, на которые не могла насмотреться. Каждый шаг дарил сюрпризы, и парижское небо ранней весной было нежнейшего голубого цвета. Я считаю ворон, с угрозой для самой себя. И спотыкаюсь тоже. От жадности, стараясь ухватить все и вся. Рыночные палатки на улице Сены и крыши наверху, ландшафты кровель. Только взгляд отрывается от корзин с устрицами, обложенными фукусом, как натыкается на витрину книжного магазина («Livres russes», русские книги), на музыканта, играющего на волынке, и – внезапно – на ряды каминных труб. Неинтересного нет. Маленькая площадь Фюрстемберг тиха, как в сонной деревне. Но бесконечно привлекательна. Овалом мерцающих белых домов с благородными круглыми дверными ручками и опущенными жалюзи. О Триесте они напоминают лишь отчасти. Им не хватает томной меланхолии. И всего лишь в нескольких шагах отсюда грохочет бульвар. Ходить здесь означает отдаться течению, мимо газетных киосков, магазинов, кафе. Прохожие почти не встречаются взглядами, слишком многое отвлекает. На узких улочках по-другому. Соприкасаемся плечами, пардон, или просто улыбка. Сплошь магазины ковров и антиквариата, маняще прекрасные. Но не для моего кошелька. Голод я могу позволить себе утолить хот-догом, жажду – молоком с гренадином. В маленьком кафе с прелестным видом. Размешивание гранатового сиропа в молоке, пока оно не станет насыщенного розового цвета, не допускает спешки, если снаружи идет кино, «синема верите». Иногда я открываю свой блокнот и делаю набросок: лицо, здание. Потом меня тянет дальше. В Люксембургском саду свет как дурман: любители солнечных ванн сидят вокруг фонтана с закрытыми глазами, предавшись солнцу. Словно община на молебне. Я присоединяюсь к ним. Я изголодалась по свету. Воздух прохладный, пряный, слегка колышется. Я натягиваю берет поглубже и засовываю руки в карманы пальто. Дышать глубоко. «Постороннего» Камю я не достаю, не здесь. Мгновение самодостаточно. Светлы еще пока незаполненные чаши фонтана, светло-желт разровненный граблями песок парковых дорожек. На желтом песке танцуют тени деревьев, серо-фиолетовы. Кто не загорает, прогуливается по аллеям или стоит, небрежно облокотившись о парапет террасы. Статуи мерзнут, освобожденные от деревянной скорлупы. Полицейские наматывают круги, от решетки к решетке. Я направляюсь к Пантеону, на тенистую Рю Декарт. В магазинчиках уже горит свет. Восточные лавки источают соблазнительный аромат и приятное тепло. Я покупаю индийские курительные палочки и тунисские финики. Спускаясь с холма, один съедаю. Внизу, на другой стороне бульвара Сен-Жермен, манят восточные ларьки Латинского квартала. Ливанский пекарь с фисташковым и миндальным печеньем, халвой и пахлавой, сочащейся медом. У лавок голубые или светло-зеленые двери и вывески. Они примыкают к ресторанам или закусочным, где на вертеле готовят кебаб или целого поросенка. Внутри этого суматошного Востока есть и еще кое-что: книжный магазин Кокто, будка сапожника, театр на Рю де ля Арп, где изо дня в день идет «Лысая певица» Ионеско. И книжный магазин Жибера Младшего, где все студенты отовариваются книгами и тетрадями, и церковь Сен-Северен с прилегающим крестовым ходом и двором.
Это мой оазис. Я вхожу в него по главной лестнице, на которой почти всегда просят милостыню нищие. И внутри церкви хватает нищих и бездомных, они лежат на вентиляционных решетках, сквозь которые проходит теплый воздух, пока их не выставит ризничий. Церковь средних размеров, с готическим главным нефом и двумя боковыми нефами, соединенными полукруглой галереей, из-за чего она слегка напоминает холл. Самое красивое – это винтовая готическая колонна: находясь на одной зрительной оси с невысоким алтарем, она как пламенеющее дерево возвышается в конце нефа. Никаких скамеек, деревянные стулья. Тишина.
Снаружи у церкви совсем другое лицо: горгульи с демоническими гримасами бросают злорадные взгляды на прохожих, являясь непосредственными участниками жизни улицы. Я поворачиваюсь к ним спиной и спешу по Рю Сен-Жак к Сен-Жюльен-Ле-Повр. Эта небольшая церковь находится в парке, спряталась за деревьями. Наискосок от Нотр-Дама. Туда стремятся все, сюда не забредает почти никто. Мое гнездо, говорю я. Гнездо с романской апсидой, изящными колоннами, иконостасом, канделябрами, гнездо, в котором пахнет пчелиным воском и ладаном. Мельхиты совершают здесь свои богослужения, сирийские и ливийские христиане, следующие православному обряду. Я смотрю на строгие лица святых. Зажигаю свечу. Слушаю. Здесь больше Востока, чем я могла себе представить. Мой дом здесь.