Мера моря. Пассажи памяти

После окончания долго кажется, что музыка еще звучит. Словно пространство должно еще вернуть себе вытесненную тишину. Долго. Я стою. Жду. Чего? Что все начнется снова? Вдруг дверь, что ведет на хоры, открывается, и оттуда выходит мужчина. К моему удивлению, у меня хватает духа заговорить с ним. Да, органист. Имя и т. д. Я представляюсь. Бах – мой любимый композитор. А вы меня не послушаете? Я хотела бы брать уроки органа. Он смотрит на меня. И говорит: приходите в следующий четверг в пасторский дом, что находится рядом. И исчезает.

В тот четверг я играю из «Хорошо темперированного клавира», том 1. Я волнуюсь, медленная прелюдия удается мне лучше всего. Нервы, говорю я. Страдаю мигренями. Он кивает. Он тоже. Все решается быстро. Через неделю у меня первый урок.

Крутая винтовая лестница, со стоптанными ступенями. Faites attention! И вдруг хоры, громадный инструмент, вид на неф. Целый мир. У органа есть не только оболочка, это сложное существо, внутрь которого можно зайти. Я обхожу его по кругу, слушаю объяснения, как работают меха, механика, ряды больших и маленьких, деревянных и металлических трубок. Жемчужина барокко, построено в 1745 году Клодом Ферраном. С несколькими мануалами, педалью и десятками регистров. Когда мы садимся рядом на скамейку для органиста, мужество меня покидает. Словно мне предстоит дирижировать оркестром. Словно я вдруг становлюсь капитаном корабля. М. играет мне мелодию хорала. Без педали. Я пытаюсь повторить. Клавиши реагируют иначе, чем на фортепиано. С задержкой. Пока держишь клавишу, звук не прекращается, стоит отпустить, тут же замолкает. Стаккато и легато надо учить заново. И забыть об усилении и ослаблении звука. За окраску звука и его силу отвечают регистры. Я пугаюсь, когда М. тянет рукоятку нового регистра, когда к чистой свирели добавляется что-то металлическое, и вдруг весь орган взвывает. Пронзительно. Жутко и торжественно одновременно.

Но не все сразу, постепенно, шаг за шагом. Заниматься я буду на маленьком органе-портативе внизу, в хоре у алтаря, часами. Мастер видит меня раз в четырнадцать дней, он живет не в Париже.

Я бы очень хотела слышать его чаще. Сбегать на хоры из моей временной безысходности. На третий раз я прошу его: сыграйте мне что-нибудь. Вечер. Церковь пустеет, неф впадает в забытье. Он играет трио-сонату Баха. Парландо голосов нежное, струящееся. Радостное. Я пожимаю его руку. Он улыбается. Еще один хорал?

Вечера становятся нашим любимым временем. Мы погружаемся в музыку, и наступает ночь. Я спрашиваю, он объясняет мне фразировки, ведение голосов. Знакомит меня со стилем «in'egal» французской музыки барокко. Я играю. Он играет. Мы играем вместе. И вдруг наступает тишина, мы переглядываемся как дети, застигнутые врасплох.

Обоим не хочется, чтобы это кончалось. Еще, и еще, и еще немного. Ночь, и поэтому музыка заполняет все. Нас самих больше нет, мы теперь только часть музыки. И вот так, в музыке, начинается наша любовь.

Она приходит без лишних слов. К кому первому, к кому потом – неважно. Она здесь, у нее свои пути, свои средства. Я на четырнадцать лет младше, и в первый раз у меня идет кровь. Мне не больно. У М. врожденный дар прикосновений. Как он скользит по клавиатуре, по моей коже, касается дерева или камня. В кончиках его пальцев, очень чувствительных, есть целительная сила. Я им доверяю. Доверяю ему целиком.

Мы видимся, когда он бывает в Париже. Играем по ночам. А днем он показывает мне средневековые улочки Марэ. Внутренние дворы, руины, антиквариат. О каждом месте он знает какую-нибудь историю. И о церкви Сен-Северен, в ее правом боковом нефе случались вооруженные столкновения. Об этом есть в хрониках. Я не спрашиваю, в каком году, мне не нравится этот неф. Любовь слепыми нас не делает, вдвоем мы видим больше. Сломанную ветку в сточной канаве на улице, дрессировщика с обезьянкой, переливающуюся радужным блеском лужицу машинного масла, поющего клошара. Раскрепощенные, мы идем рука в руке. Только когда разлука близится, теснее прижимаемся друг к другу.

Он говорит, что такой близости у него еще не было. Мы выпали друг другу как судьба. Предсказанная синим пальто монгола.

В летние каникулы мы уехали из Парижа. Поехали на юг в его автофургончике. Сначала в Бургундию, где он показывал мне большие и маленькие романские церкви (белая роскошь Паре-лё-Моньяль), потом в Прованс. Машина – наш дом. Он ведет ее играючи, иногда, если нужно, ремонтирует. У него умные руки. Мы счастливые кочевники, смеемся, наконец, соединившись. На деревенских рынках мы покупаем хлеб, сыр, помидоры, фрукты. Ландшафты «бель Франс» – роскошные декорации для поцелуев. А музыка? Без нее ни дня. В Малосене М. садится за ренессансный орган в церкви, похожей на крепость. Играет Куперена. Он знает инструмент, знает пасторский дом, кюре. Знает, как звенит старая связка ключей. Интересно, сколько жизней им прожито.