Мера моря. Пассажи памяти

У меня есть любопытство, и есть потребность в укрытии. Я и девятилетняя «великая путешественница», и ребенок с меховой варежкой. Мегаполис встряхивает меня, делает то большой, то маленькой, будит тягу к открытиям и ворошит старые страхи. Иногда я наслаждаюсь свободой анонимности, иногда боюсь в ней погибнуть. Настроения меняются как погода, а я не слишком устойчива к погоде. Не задубела, несмотря на кочевое прошлое. Просто их было слишком много, этих странствий, говорю я себе. Мне нужен домик, каморка, или хотя бы иллюзия. За фортепиано я чувствую себя в безопасности. За книгой, в свете лампы, кажется, что мир в порядке. В утробной округлости Сен-Жюльен-Ле-Повр я счастлива. Под крышей, которая не рухнет мне на голову.

Но вот я уже иду, по сонному Иль-Сен-Луи в Марэ, петляю по узким улочкам, от площади Вогезов к улице Рю де Розье, мимо кошерных мясных лавок и еврейских книжных магазинов, я ем у Гольденберга польский борщ, время ненадолго останавливается, пробираясь вдоль старой стены, трусь об нее, как кошка, спотыкаюсь о бордюр (но, к счастью, не падаю) и приземляюсь (вовремя, успев до проливного дождя) в книжном магазине «Shakespeare Company». Я не успеваю опомниться, как меня усаживают на диван, обитый красным бархатом, между стопками книг до потолка и предоставляют самой себе. Изнеможению после моей маленькой одиссеи.

Туда, сюда, бежать, спастись в уюте, из читального зала на авеню, из библиотеки на ветреный берег Сены. Демонстраций нет, студенческие волнения наступят позже, это весна 1966 года, я изучаю французскую и русскую литературы. На семинаре по Достоевскому я встречаю Павла, который, как и я, никак не может оторваться от «Идиота». Мы «идиотничаем» два перерыва. Потом он спрашивает, не хочу ли я петь в русском церковном хоре. Ох. А где? На Рю Дарю, в кафедральном соборе Александра Невского. Я говорю: возьми меня с собой. Мы договариваемся на следующее воскресенье, на десять утра, у входа. Площадь перед церковью с золочеными куполами полна людей, которые оживленно общаются. Это «маленькая Россия», место встречи русской диаспоры. Я вижу блондинок с высокими прическами, бабушек в цветастых платках, бородатых мужчин, нарядно одетых щебечущих детей. Русский язык преобладает, но слышен и французский. Когда на церковной площади появляется диакон, вся толпа устремляется внутрь церкви. Она высокая внутри, завершается куполом, не шкатулка как Сен-Жюльен-Ле-Повр. Иконостас с множеством рядов икон отсвечивает золотом. И свечи везде, и руки, которые творят крестное знамение. Справа впереди певчие. Павел во втором ряду, баритон. Мне сразу становится тепло, едва только раздается первый запев. И это нескончаемое «Господи помилуй, господи помилуй, господи помииилуууууй». Звуки набухают и опадают, мягко, в миноре и в мажоре попеременно. Господи, помилуй. (Как Он может не помиловать при такой проникновенности.) Церковная служба убаюкивает, качаются бороды у священника и диакона, как и дым от ладана, поклоны, ектении и прошения. Мы не сидим, мы качаемся. В движении упоение. Согласие этого часа. Который длится. Даже самые маленькие не спрашивают, сколько еще.

Нравоучение? Нет, заклинание. Это священный спектакль. Это смешение русского хлевного тепла и возвышенной тяги к далекому. (Конечная станция – господь бог).

Конечно, говорю я Павлу, конечно, я буду петь. Представишь меня регенту? Он сидит в «Пьер Ле Гран», «Петре Великом», в кафе напротив, там после службы можно выпить водки и закусить. Ваше здоровье! Прослушивание? Как обычно, в среду в семь. Нотная грамота и русский язык, достаточно. Я самоуверенно добавляю: я пою чисто.

Ну, хорошо.

Так я в Париже начала петь в хоре.

LV. Органист

Я изучаю литературу или музыку? Разумеется, литературу, но музыка сопровождает меня повсюду. Без занятий не проходит ни дня. Обязывает один только вид моего фортепиано, которое, как верный домашний питомец, ждет меня в тесноте и вони. Я глажу его по клавиатуре, заставляю своих соседей замолкнуть. И сама мгновенно забываюсь. Тяжело, когда чужие места вызывают страх. За фортепиано все страхи отступают. Иногда я вижу и слышу чудесное.

В тот день, когда М. входит в мою жизнь, на мосту Сен-Мишель мне навстречу попадается монгол в пальто с синей подкладкой, и я решаю, что это хороший знак. Я преодолеваю суматоху Латинского квартала и вхожу в церковь Сен-Северен. Гудит орган. Вся церковь – единый звук. Камни, колонны, своды, звучит все. Кто-то играет Баха. Но как. Я стою под хорами, я не в состоянии сдвинуться с места. Молчаливая мощь церкви уравновешивается мощным звуча нием. Усмиряемым чьей-то уверенной рукой. Я слышу личное в безличном, мелизмы, паузы, смену темпа. Ясность и легкость. И строгую упорядоченность. Может быть, я восприимчивее, чем обычно?