Мера Наказания (СИ)

Высаживают за квартал до дома. "Иди, - приказывают и предупреждают: - если что, мы за тобой пасем. Поэтому сиди дома и не вылезай, пока не придем. Высунешься, тогда точно закроем". Идет и чувствует, что да, действительно кто-то рядом и за ним. Но вдруг легко. Он не понимает сначала, почему ему легко. И только возле подъезда вдруг осеняет: тот детский смех уже не бьет по ушам. Его больше нет, и ему легко. "Господи, помоги, - улыбается самому себе, - пусть меня завтра не посадят. Я ведь помог. И в мере наказания должно быть зачтено". Звонит в дверь. В ответ тишина. Звонит опять. И тихо снова. Суетливо по карманам. Где-то был ключ, если не потерял. Сколько дней он не был здесь? Даже и не помнит. Сейчас мать, наверное, на смене. Придет и начнет опять мозги ему поласкать нравоучениями. И вдруг приходит мысль. Как все очень просто-то! Жизнь не так уж и сложна, если понимать ее простоту. Он сейчас помоется, побреется, приведет себя в порядок. Посмотрит по продуктам. И что-нибудь для нее сварганит. Хотя бы картошечку, если что, пожарит. И ей будет приятно. И ругаться не будет. А еще он скажет, что когда вернется из суда, то останется дома. Начнет новую жизнь. И она от его опрятного вида, жареной картошечки и этих честных обещаний уж точно успокоится. И все будет тихо, как сейчас в подъезде, после его звонка. Вот, оказывается, все как просто. И вот он ключ. Ласковый и добрый такой, как мама, от десятилетиями не меняющегося замка. Ключ из детства, где казалось, уже и не было у него никакого Гоги...

А дома тихо. Только чуть сладкий запах еще непонятного ему режет нос. И она. В зале. На полу. Одна. Одинокая. Совсем одна. Хоть он пришел. Вернулся. Но уже поздно. Мертвая. И такая беззащитная. Свернулась калачиком. Ждала. И не дождалась. Чуть запах тлена. Пару дней назад. Но почему-то кажется ему такой же красивой, как десять лет назад, когда из-за этой красоты не было отбоя от мужиков. Когда просили его погулять часок, другой, и при этом, краснея, подмигивали друг другу. Когда иногда кто-то оставался на ночь. И скрипела кровать. А он ворочался, слушая стоны, боясь, что маме этот дядя делает больно. Не понимал, что не было больно. Что просто искала счастья. Простой женской радости. И для него, и для себя. Мужскую защиту и мужское плечо. И для него тоже искала. Не получалось. Приходили, уходили, пользовались, обещали, растворялись, насладившись и забыв. А она все искала для них двоих и не могла найти. Прекратила. Думая, что если не везет, то, наверное, он подрастет и сам станет ей тем самым плечом, опорой и защитой. И опять ошиблась... И от безнадеги своей не выдержала и умерла... Не понимал... И только сейчас дошло. Такая красивая, как раньше... И даже лучше...

Сел рядом на пол, взял за руку, прижал ее к груди, заплакал и потерялся во времени и пространстве...

Все было смутно дальше. День прошел и ночь, не помнил, а утром опера в незапертую дверь, и обомлели.

- Вот тебе и раз! - открыл рот один, тот, что вчера вел допрос, - а мы-то ждем, когда из дома выйдешь и в суд пойдешь, а тут такое. Надеюсь, не криминал, так сказать, собственной смертью. Хотя какие-либо внешние следы отсутствуют.

Потом пытались долго оторвать от руки. Не сдавался. Без истерик. Молча сидел, прижимая и не отдавая. Рука жгла и обжигала сердце. А сердце боялось ее оставить. Но все-таки оторвали. Повели к машине. И мимо команды: "Виноградов, останешься здесь. Дождешься скорую и труповозку. А этого на заседанье доставить. Понятно, горе у пацана, но суд есть суд. А у него в десять. И так уже опоздали". Была машина, и в ней все тот же опер. Пытался привести в чувство пустыми словами: "Сочувствую, держись, все мы смертны". А потом приободрить: "Ты молодца, все так, как и говорил вчера. Николай Леонидович значит вчера домой к семи. Только без дочки. Решили не рисковать. И твой этот кореш возле подъезда стоит. Но мы-то на стреме. В общем, дернулся к нему, мы на него, скрутили. Все чин по чину. И ножичек при нем, и повязку даже на морду успел нацепить. Молодца. Николай Леонидович в сердцах обмолвился, что перед тобой в долгу. Он человек слова. Так что смотри. Уйдешь сегодня из суда своими ногами. Потом и мать похоронишь. Это же мать твоя была? Да? Вы похожи...".

Но он не слушал.