Мера всех вещей

– Но признавшись в этом, что скажем на следующие его заключения: стало быть, святость не такова, чтобы могла быть чем-то справедливым, и правда не такова, чтобы могла быть чем-то святым; но первая несправедлива, а последняя не свята, или первая неправедна, а последняя нечестива? Что отвечать на это? За себя я сказал бы, что и правда свята, и святость праведна; да и за тебя, если позволишь, скажу то же самое, то есть что правда или одно со святостью, или подобна ей, а особливо, что правда есть как святость, и святость – как правда. Смотри же, запрещаешь ты мне отвечать таким образом, или этот ответ и тебе нравится?

– Не совсем нравится, Сократ, – сказал он. – Мне кажется, нельзя согласиться безусловно, что правда свята, а святость праведна; тут есть некоторое различие. Впрочем, какая нужда? Если хочешь, – прибавил он, – пусть правда будет свята, а святость праведна.

– О нет, – отвечал я, – мне нужно исследовать не если хочешь и если тебе кажется, но чего хотим я и ты. Говорю я и ты и думаю, что дело решится лучше, когда в решении его не будет если.

– Так согласимся, что правда подобна святости, – сказал он, – ибо что-нибудь непременно подобно чему-нибудь в чем-нибудь; даже белое подобно в чем-нибудь черному, твердое – мягкому, и все другое, по-видимому, противоположное. Стало быть, и то, чему прежде мы приписывали особенные значения и говорили, что одно не таково, как другое, то есть и части лица в чем-нибудь так же подобны, и одна из них такова, как другая. Таким образом, ты можешь, если угодно, доказать, что все подобно одно другому. Но и подобное по чему-нибудь еще нельзя назвать подобным, а неподобное по чему-нибудь – не подобным; хотя это подобие и очень невелико282.

Удивившись этому, я сказал:

– Следовательно, справедливое и святое, по твоему мнению, так относятся одно к другому, что между ими есть только малое сходство?

– Не так малое, – отвечал он, – и не так великое, каким оно тебе, по-видимому, представляется.

– Но, кажется, ты затрудняешься этим предметом, – примолвил я, – оставим же его и рассмотрим нечто другое, тобой сказанное. Ты называешь что-нибудь безумием?

– Называю.

– Не совершенно ли противоположна ему мудрость?

– Кажется, совершенно, – отвечал он.

– Но когда люди поступают справедливо и с пользой, тогда, по твоему мнению, рассудительны они или нерассудительны?

– Рассудительны, – сказал он.

– А рассудительны они, конечно, рассудительностью?

– Необходимо.

– Следовательно, поступающие безумно поступают несправедливо и, делая таким образом, бывают нерассудительны?

– Мне кажется, так.

– Стало быть, деятельность безумная противоположна деятельности рассудительной?

– Конечно.

– Итак, совершаемое безумно совершается безумием, а рассудительно – рассудительностью?

– Согласен.

– Значит, исполняемое силой исполняется сильно, а слабостью – слабо?

– Кажется.

– Со скоростью – скоро, с медленностью – медленно?

– Действительно.

– И что как делается, то тем и делается, а делаемое, напротив, производится противным?

– Подтверждаю.

– Хорошо, – сказал я, – есть ли что-нибудь похвальное?

– Есть.

– Противоположно ли ему что-нибудь, кроме постыдного?

– Ничто.

– Есть ли что-нибудь доброе?

– Есть.

– Противоположно ли ему что-нибудь, кроме худого?

– Ничто.

– Есть ли что-нибудь высокое в звуке?

– Есть.

– Противоположно ли ему что-нибудь, кроме низкого?

– Ничто.

– Итак, каждой из противоположностей противоположно только одно, а не многое?

– Согласен.

– Хорошо; сообразим же теперь все, в чем мы согласились, – сказал я. – Мы согласились, что одному противоположно только одно, а не многое?

– Согласились.

– Что делаемое напротив совершается противным?

– Да.

– Согласились также, что делать безумно – значит делать противное тому, что делается рассудительно?

– Конечно.

– И что исполняемое рассудительно исполняется рассудительностью, а безумно – безумием?

– Точно так.

– Но что делается напротив, то производится противным?

– Да.

– А делается одно рассудительностью, другое – безумием?

– Конечно.

– И напротив?

– Без сомнения.

– Тоже противным?

– Да.

– Стало быть, безумие и рассудительность противны?

– Кажется.

– Но помнишь ли, что сначала допущена противоположность между безумием и мудростью?

– Согласился.

– И одно противоположно только одному?

– Да.

– От чего же отказаться нам, Протагор? От того ли, что одному противоположно только одно, или от того, что рассудительность есть иное, чем мудрость, что каждая из них есть часть добродетели, что будучи иными, они не сходны ни сами по себе, ни по своим значениям, как части лица? От чего отказаться нам? Ведь эти положения не очень в музыкальном отношении между собой: они не ладят и не гармонируют одно с другим; да и как им ладить, если одному по необходимости противоположно только одно, а не многое; между тем как безумию, которое – одно, противополагаются и мудрость, и рассудительность? Так ли, Протагор, или не так? – сказал я.

Согласился, но очень неохотно.